Гайдар
Шрифт:
«Горелов, - сказал Вася, - велел брать пулемет и отходить».
Он только махнул Васе рукой, чтобы тот поскорей отсюда убирался, пока не убило, и крикнул Тонковиду, который чего-то замешкался: «Готовь ленты!», потому что немцы, использовав паузу, сделали перебежку, и стал бить, экономя патроны, еще более короткими очередями.
И когда он уже забыл про Васю Скрыпника, тот под жестоким огнем появился у холма снова.
«Аркадий Петрович, - волнуясь, но громко прокричал Скрыпник, - вас и Тонковида вызывает Горелов! Сердится он очень…»
Он
«Уходи отсюда и не мешай…»
А Тонковид добавил: «Когда можно будет, сами уйдем».
В ту минуту они с Тонковидом уйти не могли. Он держал своим пулеметом сотни полторы, не меньше. И выпрыгни они с Мишей из окопа, немцы как саранча ринулись бы на пригорок, а там и в самый лагерь, где еще оставались люди. Они с Тонковидом не очень-то представляли, как выберутся отсюда. Да и выберутся ли вообще, но уходить сейчас, сию минуту, было ни в коем случае нельзя. И они с Мишей убедились в этом очень скоро.
Пошел на перекос патрон, и пулемет умолк. Ему бы эту ленту осторожно вынуть. А он, обдирая ладонь и пальцы, ленту рванул - и все. Гитлеровская машинка замолчала.
То без конца стрельба, он по ним, они по нему, то тихо… Немцы, видимо, заметили, что его пулемет молчит, и тоже перестали стрелять, желая удостовериться. Удостоверились и поднялись.
Вышло их столько, что зарябило в глазах. И, строча на ходу из автоматов, двинулись к бугру. А он, не снимая рук с горячего ствола пулемета, тяжело дыша, словно от бега, смотрел прямо перед собой, ожидая, как в детстве во время драки, чтобы противник подошел на взмах руки.
У него еще не было никакого плана. Но он знал: через мгновенье-другое решение придет. И ждал.
Остывающий пулемет приятно согревал руки. А немцы подбирались все ближе и ближе.
Видя, что партизаны не отвечают (они с Тонковидом только теперь обратили внимание, что справа почти никого не осталось), немцы бежали, изредка постреливая. Возможно, берегли патроны. Или полагали: все убиты, путь в лагерь открыт.
И тут пришло решение. Он пододвинул к Тонковиду пулемет:
«Займись!»
Быстро поставил ногу на край окопа, поднялся на холме во весь свой рост и, выхватив гранату, закричал: «Ура!» - и запустил ею в тех, кто был ближе к бугру.
Он любил гранаты «лимонки» еще с гражданской, Любил за малый вес. За удобную - по руке - форму. За скрытую под толстой - в крупную клетку - оболочкой мощь и устрашающий грохот разрыва. Еще тогда научился быстро и далеко их бросать, зная, как ошеломляет очередь внезапных, сильных и в самую точку разрывов, когда от неожиданности трудно сообразить: кто, из чего и откуда бьет…
Этими гранатами и теперь были всегда полны его карманы. Готовясь к бою, вставил запалы и сейчас, все так же стоя в полный рост и крича «ура», кидал их одну за другой то влево, то вправо, то прямо перед собой.
Немцы заметались. А он еще громче закричал: «Ура!» - и запустил две последние «лимонки».
Немцев было много - он один (Тонковид возился с пулеметом).
Он знал, что делает паника. Знал, что делает страх, от которого захлебываются пулеметы, перестают вдруг лезть в «казенку» обоймы, а трясущиеся руки позабывают стрелять.
«Трус, он действует в момент опасности глупо, даже в смысле спасения собственной своей шкуры».
И, запустив две последние свои гранаты, наклонился к Тонковиду и тем же голосом:
«Давай твои!»
У Тонковида на поясе тоже висело несколько «лимонок». И Миша протянул их вместе с поясом. Ион снова закричал во всю глотку: «Ура!» - и, уже выбирая, где немцы покучнее, запустил одну за другой. Немцы вскрикивали, падали. Осколки его же гранат свистели совсем рядом, не задевая. И тут произошло то, что должно было произойти: серые шинели побежали.
Тонковиду наконец удалось вынуть злосчастную ленту и вставить новую, последнюю. Легко подхватив с земли громоздкий пулемет и крепко прижав приклад к плечу, он стал бить немцам вслед, не давая опомниться. Тонковид встал с ним рядом, следя, чтобы не вышло нового перекоса.
Когда вышли патроны, он с сожалением опустил пулемет, спрыгнул вслед за Тонковидом в окоп и осипшим от крика голосом сказал:
«Теперь, Миша, беги. Я за тобой».
И вот они все прибрели на эту опушку [20].
ЕЩЕ ЧЕТЫРЕ ДНЯ
Решение
26 октября 1941 года Гайдар, лейтенант Абрамов, лейтенант Скрыпник и еще двое, склонясь под тяжестью заплечных мешков, шли вдоль железнодорожной насыпи на окраине села Леплява. Им предстояло дойти до будки путевого обходчика и свернуть на тропку, которая вела к новому, временному лагерю.
Было очень рано. Стоял туман. Тропа вдоль насыпи вывела пятерых на небольшую полянку. Чуть впереди слева, на высокой насыпи, темнела похожая на большой скворечник дощатая будка. Справа росли молодые сильные сосны. А немного дальше, на краю полянки, начиналась тропка. Если на нее свернуть - до нового лагеря часа два ходу.
Неподалеку от тропы, под соснами, пятеро делают привал. Снимают мешки. Разминают плечи. Усаживаются на пожухлой траве. Достают кисеты. Устало улыбаются.
Когда совсем рассветет - они в лагере. А завтра в это же время снимаются и уходят в настоящий, надежный партизанский лес, где можно продержаться до весны, а там будет видно.
…После боя в лесу у него было совершенно убитое настроение. И когда в ожидании темноты все сидели кто на чем, рядом с ним, на поваленном дереве, устроился лейтенант Сергей Абрамов, саперы которого «задержали» его в Семеновском лесу.