Гайдебуровский старик
Шрифт:
Мне его голос показался знакомым. Низкий, поставленный, дорогой, в отличие от помятого дешевого костюма и стоптанных ботинок.
– Я вам как-то звонил, – объяснил он узнаваемость своего голоса. – Интересовался неким аферистом Романом. Романом Романовичем.
Ну конечно! Теперь я вспомнил. Следователь угро, который разыскивал Романа. А мы с Диной тогда его почему-то не сдали. Интересно, почему? И где интересно теперь Роман? Вместе с Тасей? Может быть, они тоже сумели понять что-то в жизни? И может быть, хотя бы они несутся на гнедых конях по бескрайней пыльной дороге, вдоль лесов и полей, наперекор ветру и дождю? Может быть, хотя бы они в этой истории счастливы? Потому что больше всех рисковали. Хотя я не исключал, что их вот-вот сбросят бешеные кони, и они покатятся вниз, в овраг, в пропасть, все ниже, ниже. Впрочем, ну и что? Края земли нет. Земля круглая. Это доказано учеными. Ученые знают, что говорят. И рано или поздно
– Чем могу служить? – спросил я, как и положено, достопочтенному антиквару.
– Роман по-прежнему в розыске, достопочтенный Аристарх Модестович, – увы, у него появилась некая напарница в его противозаконных делах. И они недавно сумели ограбить антикварный магазин. Ваших коллег, так сказать. На соседней улице. Поэтому, уважаемый, любая информация, предоставленная нам, принесет пользу не только вашим почтенным коллегам, но и всему нашему обществу, которое с каждым днем поднимается все выше на ступеньку социальной справедливости. И эту справедливость подобные асоциальные личности пытаются нарушать незаконными методами.
Не знаю почему, но я от всей души желал асоциальным личностям удачи. Мне они становились все симпатичнее.
– Увы, дорогой, – я развел руками. – С радостью, но ничем помочь не могу.
Следователь вздохнул и присел на краюшек стула.
– Да, похоже, квартальная премия сорвалась.
Он сказал это так просто, обреченно, по бытовому, что мне стало его искренне жаль. Похоже, он очень рассчитывал на эту премию. Наверно, хотел купить новый холодильник. Или жене сапоги. Ведь уже осень. И я даже подумал, не плохо бы чтобы они встретились с Романом на большой дороге и тот откинул ему немного деньжат с прибыли. И это было бы социально вполне справедливо.
Следователь огляделся.
– Красиво у вас тут. Уютно. Ни тебе спешки, ни начальства, ни страха за квартальную премию. Знай себе, разговаривай с вещами и все. И еще деньги за это получай. Не в обиду вам будет сказано, уважаемый, но завидую я вам. Покой, который мне только снится. И то в редких снах, потому что сплю как убитый. Не до сладких снов. Одни кошмары. Даже кричу во сне.
Мне так хотелось успокоить несчастного следователя. Но я не знал как. Впрочем, с какой стати я его вздумал жалеть. Передо мной высокий, здоровый, красивый молодой мужик. Что еще ему надо? Даже если самым дорогим был в нем голос.
– Ну, вы это зря. Ведь вы так молоды. Значит, у вас все может быть.
– Все? – усмехнулся следователь. – А что все, любезный? И когда? Разве что на тот свет приходится рассчитывать. Там наверняка квартальные премии выплачивают регулярно. И кланяться ни перед кем не нужно. И с дрожью в голосе не вытягиваться перед начальством. Поди, там и преступников нет. А вот положа руку на сердце, мне многие преступники симпатичны. Может, потому, что я таким никогда не осмелюсь стать. Отчаянные ребята. Нет, я не про убийц, безусловно. Убийству я никакого оправдания не ищу. Более того, скажу не для протокола, многих бы самолично, к стенке. Я про других. Которые попались. С дырой в кармане. Они мало, скажу вам от всего сердца, отличаются от тех, кто в лимузинах разъезжает, кто в особняках виски жрет и Мальтийские острова приобретает. Более того, у тех, кто попался, и рожи посимпатичнее будут, и сердце бывает. И вот я их должен ловить. А эти неуловимы. Прямо невидимки какие-то. Хотя как можно быть невидимым с жирным лоснящимся брюхом и красной пропитой мордой? А они умудряются! Волшебники! Словно у каждого в кармане мандат на неприкосновенность. Наверняка, у каждого за душонкой не одна жертва. Но поймать я их не могу. Мне приказано их не видеть! Мол, нету их и все тут! Понимаете, любезный!
Следователь был, похоже, очень недоволен жизнью. И мне это что-то напомнило, то ли это меня взволновало, я и сам пока не мог понять, что и почему.
– Ну, коль вы так неудовлетворенны своим делом, вы можете поменять профессию, – попытался я его наставить на путь истинный.
– Ох, любезный, как вы, похоже, далеки от жизни, – вздохнул глубоко следователь, – так сказать от нашего мрачного бытия. В четырех стенах нашей грешной жизни не познаешь, среди одних вещей людей не увидишь. Вот и завидую я вам, любезный. Благородную профессию я всегда мечтал иметь. Наиблагороднейшую! А что может быть благороднее, чем очищать мир от грязи? Ан, нет! Оказалось не все так просто и верно. Нет теперь благородных профессий. И язык не повернется утверждать, что милиция, ученые, писатели, политики, да мало ли кто теперь занимаются уважаемым делом. Да что они! И про врачей, этих полубогов, теперь не всегда доброе слово замолвишь, разве я не прав? И что поменяется, если я поменяю? Конечно, образование теперь не столь нужно. Могу сам стать запросто и писателем, и политиком, да хоть врачом и ученым, все одно! Могу даже быть директором атомной станции! А могу президентом! Но грязь, мусор, все равно останется! Не разгребешь! Поскольку не видим он, не осязаем. Куда ни иди, все одно. Но разве что в дворники – здесь все понятно. И мусор виден, и грязь. Вставай поутру, и знай махать себе метлой. Может, передам я вам, от всего своего чистого сердца вашему чистому сердцу. Может, дворники сегодня и есть самая наиблагороднейшая профессия. И им одним стоит поклоняться. Потому как они одни чистоту могут подарить. В чистом виде. И одна эта чистота и есть реальность. Остальное грязь. И дворники, эти боги, перед ней тоже бессильны. И стоит об этом подумать.
Может он и прав? Я тоже когда-то думал, что моя профессия – философия. Оказалось иначе. Но ему сказал совсем другое.
– Ну, уж так прямо в дворники. Вы, сразу видно, невооруженным глазом, человек на своем месте.
– А разве есть свое место? Тут не свое место найти важно. А не проворонить чужое. Скажу я вам, вот так на духу. Все что можно проворонил, потому как не наглый я, не нахал. А это не в почете. Вот теперь в однокомнатной квартирке с семьей и прозябаю. И то, слава богу. Вот говорят, если бог закрывает перед твоим носом двери, то открывает окно. А я так думаю, открывает только для того, чтобы ты потом все равно с него выпрыгнул.
– Напрасно вы так. Ведь кроме профессии, денег остается семья. Семья и есть ваше окно, или свет в окошке. Зачем выпрыгивать? Любовь ни профессией, ни деньгами не измеришь.
– Ох, наивный вы человек, Аристарх Модестович. Хоть и годков вам не мало. И пожили на свете долго. Да откуда вам знать? Коль семья ваша – вот она, – следователь жестом руки обвел комнату. – И платить ей не надо. Потому как она платит. И работа непыльная, продаваться не надо. Потому как вы продаете. А вот вы знаете. Ох, ничегошеньки вы не знаете. И понятия не имеете, хоть, по сути, поди, философ. О жизни только абстрактные вещи знаете. Может, даже о смысле ее понимаете. А вот суть, каждодневный смысл так и не поняли. Потому как смысла и нет. Какой может быть смысл, когда четыре стены, кран протекает, за окном пень от березы, жена все время ворчит, что не расплатился за холодильник. С утра шаркает тапочками и то плачет, то ноет. А по вечерам пульт телевизора отбирает, чтобы футбол не смотрел. И развестись давно хочу, но сил нету. И уйти мечтаю, да сам себе не свободен. У самого табу. Куда одному-то деться? Какая тут любовь. И слова такого уже не припомню. Вернее его значения. Даже смешно подумать, что стишата ей писал. Уж какие стихи! Любовь – это роскошь, любезный. Может, даже привилегия. Может, даже на право любить скоро мандат будут выписывать. И в парламенте законность ее утверждать.
Вот и квартальная премия срывается, потому, как не отыскал афериста. А я в душе, может, и жалею его. И за него болею. Он хоть что-то понял. И даже если сорвется. То все равно пробовал хоть смысл этот глубинный, каждодневный понять. Он и в английском костюме ходил. Потому как в этом он был сам. Дыры в кармане, а костюм в клетку, дорогущий, фирменный. Мол, я тоже человек не простой, с достоинством. И свободный я. И премии квартальной не вымаливаю, а сам в любой момент себе ее выпишу. И не бродяга я, а эстет. И не нищий я, а мыслитель. Даже если за душой ни шиша. И если к вам попаду, то не в лохмотьях. И руки мои дрожать не будут, и голос. В таком прикиде ничего не дрожит. Да и вы ко мне с почтением отнесетесь. Разве можно иначе в таком костюме?
А вот я, Аристарх Модестович, при своей должности при встрече с ним, даже в моем кабинете, себя неуютно почувствую. Поскольку нет у меня такого костюма. И не будет. Ниже себя почувствую, глупее что ли, и трусливее. Он даже за решеткой небо в голубях видеть будет. А я на свободе за окном только и вижу заколоченную проходную умершего завода, да магазинчик с надписью «книги», вместо которого теперь пиво в разлив продают. Такова моя жизнь. И в таком вот костюме и есть моя мечта, может быть. И может быть, и смысл есть. Свободным себя осознать в английском костюме. И с головой поднятой ходить. Даже если прятаться, даже если в розыске. Вы меня понимаете?