Гайдебуровский старик
Шрифт:
– Может и так, Роман. Я не знаю. Я не находил смысла жизни ни в труде, ни в риске. Может быть, его не было вообще. Я его не искал. Это тоже некоторый образ жизни. Не иметь смысла и цели есть смысл и цель для меня. Но я про другое. Почему, ты скажи, почему не было трупа. Если ты убил?
– А ты как думаешь, почему? – Роман сощурил свои ненастоящие глаза. Сощурил линзы. – Вот и думай, ты же философ. Может, это был вовсе и не старик? Может, я тоже пытался убить убийцу, сечешь? Или это сотый, тысячный старик, понимашь? А где настоящий? Ну, первый, что ли. Как ниточка, которую нужно найти, чтобы распутать клубок. Чтобы найти конец. Или начало.
Он
– А может, вообще не было старика, ты как думаешь, философ? – Роман вдохнул полной грудью морозный воздух. Тут же его выдохнул. И обдал меня паром. Но мне стало еще холоднее, и я поежился. Мне казалось, чем больше Роман сходит с ума, тем я больше становлюсь нормальным. Тем прочнее стою на земле. Которая для меня самая что ни есть настоящая.
– Даже если предположить, что все здесь призрачно, – я топнул ногой. Под ногами твердая замерзшая почва. Я очень обрадовался. О каких призраках может быть речь? Но Роману решил подыграть, как обычно подыгрывают сумасшедшим. – Даже если предположить, Роман, что мы призраки, и наши дома призраки, и наши вещи, все равно, старик должен быть. Даже если он тоже призрак. Пусть. Но кто-то же создал эту призрачную антикварную лавку. И деньги, кстати, на ней рубил немалые. Даже если это призрачные деньги.
Роман, как и полагается истинно сумасшедшему, расхохотался жутким смехом. Что-то я сомневаюсь, чтобы призраки так умели заразительно хохотать. Его зубы были белы, безукоризненны. Интересно, они тоже ненастоящие, как и его глаза? Вряд ли у призраков бывают такие зубы. И даже если нет, Роман все равно не напоминал привидение. Приведения в английских костюмах не ходят. Даже если родом из Англии. На них всегда что-то белое в виде балахона, это я точно знаю.
– Узко мыслишь, философ! Кто не верит в призраки – философами не становится. Скорее, математиками или астрономами. Они только и умеют, что вычислять размеры солнца или луны, или расстояние до них. Или радиус тени Земли. Тебе виднее.
Был разгар зимнего дня. Разгар зимнего праздника, который устроили в честь себя Косульки. И улыбнулось солнце. И ветер успокоился. И только медленно падали, падали крупные хлопья снега. Солнце было таким ярким, таким желточным, как редко бывает в зиму. И снег блестел на солнце, переливался многоцветьем. И было больно глазам до слез. От белизны и света. Словно кто-то навел прожектора прямо в лицо. Ветер стих. Поэты пишут стих про такой день. Они сочинители. И все же такие дни случаются. И такой день не сочинишь.
Но я сомневаюсь, что солнце выглянуло в честь Косулек. И в честь Косулек поэты слагали стихи. Солнце хотело что-то доказать другое, более важное. Может быть, что оно настоящее? И не призрак?
– Смотри философ! – линзы Романа плакали от света. – Солнце! Оно настоящее! Но ты заметил, что оно не здесь, не с нами, не на земле. Ты заметил, что самые красивые вещи на планете земля не принадлежат ей. Они другие планеты или с других планет. И небо, и солнце, и звезды, и луна! Самые поэтичные вещи! Они не наши! Они оказывают лишь нам милость, помогая выжить. И жить по законам природы. Нам принадлежат лишь их отражения. Их свет. Их холод и жар. Их вода, снег, туманы. Их тени. Мы тоже тени, философ. Мы настоящие там, а здесь, на земле, мы всего лишь тени! Жалкие, искаженные отражения себя же! Не в зеркала нужно смотреть, философ. Зеркала все лгут! Нужно смотреть на тени! Вот мы какие, философ! Темные, бездушные, механические. У нас нет лица. И нет сердца. А мы настоящие там, где самые красивые антики, которым цену никто не назначит. Там, где солнце, небо, облака, звезды, луна и принадлежат они именно нам. А земля – всего лишь театр теней! Или королевство кривых зеркал! Как хочешь!
На снегу были отчетливо видны наши тени, которые небрежно отбросило солнце. Тени наших домов, наших деревьев, наших улиц, фонарей и аптек. Черные тени на белом снегу. Искажение нас или насмешка над нами. Словно королевство кривых зеркал. Или комната смеха. Или комната страха. Что, впрочем, одно и то же. Смотря с какой точки земли посмотреть. Но я по-прежнему был уверен, что мы настоящие. Может быть, мы иногда подражаем теням. Когда мысли наши черны. Или поступки наши черны. Или когда обстоятельства наши черны. А может быть, тени всего лишь напоминание, что мы бываем такими. Вполне возможно, они не отражение нас, а вторая нас половина. А может быть, мы вообще все преувеличиваем. И правы математики и астрономы. Это всего лишь темные участки изображения, векторная величина, поток энергии солнца. И какая разница, кто из нас главный. Мы или наши тени. Слава ученым. Философы все только портят.
Глобус, расколотый на две равные половины, по-прежнему валялся в луже кетчупа. Все было проще. И не призрачный мир теней раскололся, а просто глобус, более того, просто волейбольный мяч. И кетчуп всего лишь томатный соус. А не кровь на снегу.
– Дай мне его! – я протянул руки к Роману.
Он перехватил разбитый глобус и спрятал за спину.
– Я докажу, что он пуст! Я опозорю целый мир на весь мир! Я унижу его! И заставлю над ним смеяться.
Смех разгулявшихся людей становился все громче. Приплясывая, они пели во весь голос. И их песни все громче приближались к нам. Плотным кольцом. Они стали водить вокруг нас хоровод. И Роман протянул им две половинки земного шара. В них тут же была до краев налита водка. Глобус и впрямь оказался пустым. Никаких тайн.
– Пей, философ! – Роман протянул мне одну половину. – Она твоя. Я не буду пить за земной шар. Он уже давно пропит и продан. Он давно провонял водкой и типографской краской денежных знаков. Мне он уже не интересен. Я выпью за то, чтобы ты смог простить меня.
– За что? За эту игру в судью и преступника? Она мне даже была интересна.
Роман хитренько подмигнул мне одной линзой. И мне не понравилось его двусмысленное подмигивание. Оно было… ну, словно у Романа было о чем сказать. Но он не хотел. Не боялся, а просто не хотел. Словно он в очередной раз сумел что-то ловко украсть. Но что? И у кого?
– И все же прости меня философ! Я редко прошу прощения! Но сегодня особенный день. И, возможно, когда-нибудь ты узнаешь за что, а возможно и нет. А возможно, сам у кого-то вот так, в морозный солнечный день, напившись водки из расколотого мира, попросишь прощения. И не скажешь за что. И тебя тоже будет за что прощать.
Люди тесным кольцом подступали к нам. И песни были настолько громки, фальшивы, бессвязны, что я плохо различал громкие, фальшивые, бессвязные слова Романа.
– Мир этот чудесен, великолепен этот мир! – кажется, так пели люди.