Газданов
Шрифт:
Читающая публика была очарована, заинтригована и раздражена. Во всех этих «странностях» сразу улавливалось откровенное стремление вписаться в современный культурный процесс на Западе, ибо язык оставался в этом процессе последним и непреодолимым барьером. Когда же речь заходила о красках, движениях, нотах и даже кулаках, национальные границы стирались и появлялось ощущение свежести, широты и новизны, которого так не хватало в спертом воздухе замкнутого эмигрантского мира. В отличие от «Верст», «Числа» на деле стремились собрать все лучшее, что родилось в эмиграции за последние годы. Но сделать это можно было только в том случае, если русские авторы и живописцы будут представлены на фоне тех имен, которые уже прочно утвердились на общеевропейском Олимпе, поэтому рядом с репродукциями Минчина, Блюма, театральными костюмами Гончаровой, скульптурами Лифшица
Впрочем, литературный отдел тоже не желал ограничи ваться только русскими фамилиями. У «Чисел» не б ыло тем, табуированных временем или пространством. Печатались статьи Марины Цветаевой о Гёте, Георгия Федотова о Вергилии. Имена Джойса и Пруста не сходили с красочных страниц журнала. О них писали Сергей Шаршун, Юрий Фельзен, Борис Поплавский как о явлениях мировой культуры, таких же привычных и органичных, как Толстой и Достоевский.
«Что касается литературы, то кажется нам, что Джойс прожигает решительно все, даже Пруст перед ним кажется схематическим и искусственным, хотя, конечно, "Записок из подполья", "Бесов", "Смерти Ивана Ильича” и нескольких других книг не касается это опустошение. Но опустошение это несомненно огромно, ибо легко приложимы к Леопольду Блюму, крещеному еврею, сборщику объявлений слова Франциска Ассизского на смертном одре: "я знаю Иисуса Христа бедного и распятого, что нужды мне до книг"».
Так заканчивал Борис Поплавский свою статью, космополитичный тон которой был не принят среди литераторов старшего поколения, довольно настороженно относившихся к современным западным прозаикам. Впрочем, и в этом вопросе «Числа» сохраняли завидную последовательность. За время своего недолгого существования сборник провел анкетирование по нескольким темам, не преминув продемонстрировать в выборе вопросов и опрашиваемых лиц максимальную широту взглядов. С анкетой о месте Пруста в современной литературе, о месте Ленина в истории, об упадке русской литературы, о современной живописи обращались к литераторам русским и зарубежным, молодым и старым. И такой подход провоцировал обсуждения и подстегивал полемику вокруг журнала. Журнал обвиняли в беспринципности и всеядности одни, и хвалили за широту взглядов и современное видение мира — другие. Одно было несомненным — благодаря этим качествам «Числа» в течение четырех лет опубликовали максимальное количество молодых имен, чем и заслужили благодарную память не только давно ушедших авторов, но и современных исследователей, ибо некоторые вещи и сейчас можно найти только на его страницах, до сих пор сохранивших цвет своего времени.
Когда Гайто держал в руках очередной номер «Чисел», он чувствовал, что душа его приемлет все то, за что ругали журнал недруги. Минусы, которые не уставали отмечать наиболее агрессивно настроенные критики, в глазах Гайто представляешь безусловными плюсами. Отсутствие политики? В условиях затянувшейся эмиграции серьезная политическая окраска казалась уже неуместной. Вопрос собственной партийной принадлежности и прежде не занимал его. Не был он ему интересен и сейчас, когда трезвый скептицизм разума боролся с душой, не покинувшей мечты о возвращении на родину.
Космополитичность в эстетике? Но разве в детстве он делил книжки на отечественные и зарубежные? Нет, он и до сих пор признавал лишь одно разделение — на интересные и скучные. А каково происхождение автора и в какой национальной традиции он работает, казалось ему вопросом второстепенной важности. Родина писателя находится вне области географии, а лишь исключительно в области языка. Гоголя, Мопассана и Селина он любил не за то, что они следовали литературным традициям своей страны, а за то, что они посредством родного языка приблизились к тайне души человеческой. И эта последняя и главная задача оставалась единственно ценной для самого Гайто, в душе которого теперь уже Россия и Франция были неразделимы.
Внешний лоск и претензия на изысканность? Он с улыбкой вспоминал рассуждение любимого Дюма о том, что тонкий, сверкающий белизной чулок, кружевной воротничок, изящная туфелька, красивая ленточка в волосах не превратят уродливую женщину в хорошенькую, но хорошенькую сделают красивой. Гайто был неравнодушен к хорошему переплету, благородной бумаге и всегда предпочитал покупать издания самого лучшего качества,
Было у «Чисел» и еще одно немаловажное техническое преимущество перед другими изданиями. Каждый номер поражал своей вместительностью – 250-300 страниц с очень насыщенным и богатым отделом заметок и рецензий, который благодаря двухстолбцовым страницам убористого шрифта умещал материала намного больше, чем казалось на первый взгляд.
Но все это меркло перед значительностью главного обстоятельства – в «Числа» был открыт доступ тем, кто после закрытия «Воли России» лишился возможности печататься. И здесь Гайто был полностью согласен с Георгием Адамовичем, который заметил о журнале: «Самое главное в нем – это, конечно, произведения и авторы, которые для журнала характерны, показательны, которые отчасти и составляют то новое, что “Числа” с собою несут».
«Распущенность прозы» или даже малейшие претензии на новаторство не позволяли молодым авторам публиковаться в консервативных журналах вроде «Современных записок». И как опять-таки заметил по этому же поводу Адамович, «литературный консерватизм — дело почтенное, нужное, в наши дни особенно, но несомненно все-таки вот что: рядом с "Современными записками" нужны были нашей здешней литературе и "Числа"».
По этим и многим другим причинам держать в руках книжки «Чисел» Гайто было почти физически приятно. Хотя частое упоминание его имени на страницах журнала тоже сыграло немаловажную роль. Гайто публиковал в нем свои рассказы, выступал в журнале как рецензент, на его произведения обращали внимание критики, писавшие о современной эмигрантской литературе.
Вскоре Газданова вместе с Набоковым и Фельзеном назвали лучшими прозаиками альманаха. О чем еще было мечтать молодому писателю? Только об одном — о процветании данного издания. А вот с этим как раз были проблемы. Гайто почти ничего не знал о финансовом источнике, питавшем «Числа», знал лишь, что положение альманаха не стабильно.
Первые четыре номера «Чисел» Николай Оцуп редактировал совместно с госпожой И. В. де Манциарли. Судя по тому, что никаких других литературных трудов, кроме путевых очерков об Индии и заметок о Кришнамурти, г-жа Манциарли не имела, ее присутствие в журнале было чисто формальным и связанным с требованием редакции французского журнала Cahier de l'Etoile, который первое время значился издателем «Чисел». Однако через четыре номера имя г-жи Манциарли с обложки исчезло, за ним стремительно куда-то исчез и французский журнал, и «Числа» продолжали существовать за счет пожертвований частных лиц, которым издатели не забывали выражать благодарность на страницах очередного номера. Теперь деньги на выпуск каждого последующего номера предстояло собирать в индивидуальном порядке. И когда готовый номер отправлялся в типографию, никто не знал точно, выйдет ли следующий и когда. Довольно быстро редакции стало ясно, что на нерегулярные пожертвования хороший дорогой журнал, каким уже зарекомендовали себя «Числа» и к которому успел привыкнуть читатель, Спускать невозможно, и к ужасу постоянных читателей и второе после десятого номера «Числа» были закрыты.
Гайто переживал меньше, чем он сам от себя ожидал. Отчасти потому, что годы в эмиграции уже давно приучили его воспринимать неудачный ход событий как нормальное течение жизни. Отчасти потому, что его уже начали публиковать в «Современных записках», а старенький «рено» все-таки приносил доход, не зависящий от литературных обстоятельств. Тяжелее всех переживал закрытие «Чисел» Борис Поплавский. И это понимали все, кто регулярно читал журнал. Бориса публиковали там чаще других. Дело было даже не в том, что он был признан ведущим поэтом среди молодежи. «Числа» были его местом, где он реализовывал себя в том качестве, каком хотел. Статьи о живописи, музыке, боксе, эстетические манифесты, похожие на истерику, — все это он приносил в «Числа», словно выкрикивая в рупор накопившуюся боль. И вот теперь «литература правды о сегодняшнем дне, — как писал Борис в последнем номере "Чисел", — которая, как вечная музыка голода и счастья, звучит для нас на Монпарнасском бульваре», теперь эта литература смолкла, оставив яркий отзвук в эмигрантском литературном многоголосье. Благодаря «Числам» оказались навсегда связанными в истории эмигрантской печати имена Газданова и Поплавского. В действительности их связывало нечто большее — общая жизнь на Монпарнасе.