Газета День Литературы # 106 (2005 6)
Шрифт:
"Дьявольская" образность в дневнике и "совиная" образность "Возмездия" вырастают из идейно-духовной несовместимости поэта и обер-прокурора. Пафос и система доказательств Победоносцева в статье "Великая ложь нашего времени" сводятся к тому, что идея народовластия — это миф. Блок же в эту идею свято верил. Победоносцев справедливо видит в самодержавии "единственный залог правды для России" и всячески противодействует идеям о конституционной реформе, парламенте и подобной либеральной диарее.
Претворение этих идей в жизнь грозит гибелью России, о чём Победоносцев неоднократно предупреждает Александра III и даёт, в частности, такую
С точки зрения Победоносцева, вера православная — то, на чём держится русский народ и его государство, а Церковь — место, где через дух христианской любви стираются сословные и общественные различия, где происходит народно-национальное единение перед лицом Бога. Победоносцев не идеализирует священников, рассматривает их как неотъемлемую часть народного организма: они "из народа вышли и от него не отделяются ни в житейском быту, ни в добродетелях, ни в самих недостатках, с народом и стоят, и падают".
Естественно, что и религиозная мысль Блока развивалась принципиально по-иному, в двух направлениях. Первое — это христианский нигилизм. Признания поэта из писем к Е.Иванову и А.Белому в комментариях не нуждаются: "Никогда не приму Христа"; "для меня всего милее то, что ты пишешь мне, потому что нет цитат из священного писания: окончательно я изнигилистился … "; "В Бога я не верю и не смею верить … ". Второе направление развития религиозной линии Блока — это скрытое богоборчество, подмена православной веры интеллигентски-сектантским Третьим заветом.
В мировидении поэта Христос и народ отодвигаются на задний план из числа мистически заинтересованных лиц, и Спаситель подменяется Вечной Женственностью. О неслучайности и постоянстве данного явления свидетельствуют высказывания разных лет: "Я люблю Христа, меньше, чем Её"; "Ещё (или уже, или никогда) не чувствую Христа. Чувствую Её, Христа иногда только понимаю"; "Вы любите Христа больше Её. Я не могу".
Вполне естественно, что в лирике и эпике, в статьях, дневниках, записных книжках, письмах Церковь и её служители характеризуются Блоком на одно продажно-торгашески-безблагодатное лицо. Примеры — хорошо известны.
И даже тогда, когда начались гонения на Церковь, когда её иерархи и простые прихожане массово проявляли верность Христу, духовную стойкость, мужество, героизм, поэт всего этого светоносного не заметил, а преступления против Церкви поддержал ("Интеллигенция и революция").
Итог религиозных исканий Блока — статья 1918 года с говорящим названием "Исповедь язычника". Её отличает обезбоженность, заданность, бездока-зательность, убогость мысли, что проявилось, в частности, в следующих суждениях: "русской Церкви больше нет", "храм стал "продолжением улицы", "двери открыты, посреди лежит мёртвый Христос", "спекулянты в церкви предают большевиков анафеме; а спекулянты в кофейне продают аннулированные займы; они понимают друг друга".
В отличие от философствующих интеллигентов, Победоносцев мыслил государственно. Его тревожила ситуация с бакинским нефтепроводом, находящимся в руках Ротшильда и иностранцев, скупка земель поляками в Смоленской губернии… На примере грузин Победоносцев чётко улавливал странную "динамику" национальных отношений в России: "Повторяется и здесь горький опыт, который приходится России выносить со всеми спасёнными и облагодетельствованными инородческими национальностями. Выходит,
Блок же в "Возмездии" демонстрирует систему морального ухаживания за поляками. Он адресует им строки, явно льстящие национальному самолюбию, строки, проникнутые сочувствием и, по сути, поддержкой пафоса мести России, ибо голос "гордых поляков" и голос автора в тексте сливаются. Эти строки начинаются строфой, не требующей комментария:
Страна — под бременем обид,
Под игом наглого засилья —
Как ангел, опускает крылья,
Как женщина, теряет стыд.
И заканчиваются они так же красноречиво:
Месть! Месть! — Так эхо над Варшавой
Звенит в холодном чугуне!
Правда, когда пошла волна "суверенитетов", в Блоке проснулось "имперское" чувство — конечно, с интеллигентскими добавками. Так, он записывает в дневнике 12 июля 1917 года: "Отделение Финляндии и Украины сегодня вдруг напугало меня. Я начинаю бояться за "Великую Россию". Вчера мне пришлось высказать Ольденбургу, что, в сущности, национализм, даже кадетизм — моё по крови … ".
В 1919 году, в один год со вступлением к "Возмездию", появилась известная статья В.Розанова "С вершины тысячелетней пирамиды", в которой утверждалось: русская интеллигенция разрушила русское Царство. И это отчасти так. Разрушила не только идейно, идеологически, религиозно, но и нравственно-семейно, в чём также неосознанно участвовал Блок.
В последнем варианте "Возмездия" есть строфа, свидетельствующая о явной общности А.Блока с отцом: оба они получили "чувственное воспитание". Так при помощи названия романа Г.Флобера, приведённого в "Возмездии" по-французски, указывается на эту общность. И хотя данное название имеет и другие варианты перевода (так, в собрании сочинений А.Блока предлагается — "чувствительное воспитание"), автор поэмы, думается, имел в виду "чувственность".
Именно чувственность, по версии поэта, была присуща отцу: "Всё это в несчастной оболочке А.Л.Блока, весьма грешной, похотливой…"
Именно чувственностью был переполнен А.А.Блок на протяжении всей своей жизни: увидел красавицу в трамвае — голова заболела, встретил увядающую брюнетку — жить захотелось, набежала — запредельная — страсть. Правда, эта страсть уживается с холодной наблюдательностью и самодовольством. Блок поступает как женщина, демонстрирующая себя и наперёд знающая результат: "пробежало то самое, чего я ждал и что я часто вызываю у женщин: воспоминание, бремя томлений. Приближение страсти, связанность (обручальное кольцо). Она очень устала от этого душевного движения. Я распахнул перед ней дверь, и она побежала в серую ночь".