Газета День Литературы # 106 (2005 6)
Шрифт:
В итоге поэт разродился тирадой в духе Анатоля Курагина: "У неё очень много видевшие руки; она показала и ладонь, но я, впитывая форму и цвет, не успел прочесть этой страницы. Её продолговатые ногти холены без маникюра. Загар, смуглота, желающие руки. В бровях, надломленных, — невозможность".
Все они: актрисы, цыганки, акробатки, проститутки и другие, — по-разному, но легко возбуждали-"возрождали" чувственного А.Блока, ведь ему так мало было нужно: колющие кольца на руке, молодое, летающее тело, качающийся стан, смеющиеся зубы и т.п.
В приведённой цитате чувственность именуется страстью, что является
Когда же в суждениях Блока страсть проецируется на "мир большой", то в этом случае всё исчерпывается физиологией, обладанием (на другом, конечно, уровне): "Но есть страсть — освободительная буря, когда видишь весь мир с высокой горы. И мир тогда — мой".
Показательно, что вопрос о греховности чувственности им не обсуждается, она для поэта безгреховна: "Радостно быть собственником в страсти — и невинно".
Правда, к такому видению страсти Блок пришёл не сразу, переступив через своё юношеское отвращение к половому акту и теорию, которая во многом предопределила трагедию семейной жизни. Так, вспоминая о первой влюблённости, поэт замечает в скобках: "нельзя соединяться с очень красивой женщиной, надо избирать для этого только дурных собой".
Иногда Блок пытается ввести страсть, которая, как правило, греховная, в русло традиционных ценностей, пытается соединить несоединимое. Например, поэт наставляет жену, увлёкшуюся в очередной раз: "Не забывай о долге — это единственная музыка. Жизни и страсти без долга нет".
Сам же Блок до конца жизни и уверял жену в любви, и изменял ей, забывая о долге и не забывая записать в дневник: "Проститутка", "акробатка", "глупая немка", "у польки", "ночью — Дельмас" (целая серия записей 1917-1918 годов о Дельмас) и т.д. и т.п.
Приведённое напоминание о долге странно и потому, что Блок всем своим поведением вытравливал это понятие из сознания Любови Менделеевой. К тому же, он подводит теоретический фундамент под интеллигентский вариант "жизни втроём", как в случае с Натальей Волоховой. В письме от 13 мая 1907 года он писал жене: "Ты важна мне и необходима необычайно; точно так же Н.Н. — конечно — совершенно по-другому. В вас обеих роковое для меня. Если тебе это больно — ничего, так надо. Свою руководимость и незапятнанность я знаю, знаю свою ответственность и весёлый долг. Хорошо, что вы обе так относитесь друг к другу теперь, как относитесь".
Неудивительно, что примерно через год уже Любовь Менделеева предложила Блоку "жить втроём"…
Блок реагирует принципиально по-другому, когда речь идёт о братьях по цеху, о реальных, а не выдуманных, любовях-вывихах. Так, "большая страсть" жены С.Городецкого к Блоку последнему первоначально льстила, ибо ей предшествовал почти скандал, почти ненависть.
С.Городецкий отказался от предложений напечатать отзыв на "Песню судьбы" Блока, так как не захотел критиковать публично это слабое, с его точки зрения, произведение, а предпочёл высказать своё мнение в личной беседе. Чуть позже сам Блок резко высказался в "Речи" о сборнике С.Городецкого "Русь". Жена последнего отреагировала на поступок Блока гневным письмом, которое заканчивалось
Итак, когда "любовь" жены Городецкого стала тяготить поэта, когда он устал от писем в блоковско-цветаевском стиле больной интеллигенции больного серебряного века, Блок попытался отстраниться от семьи Городецких. Глава её прореагировал своеобразно: у него не возникли "вопросы" к жене или другу, он не стал ревновать (и понятно, интеллигентный человек), его волновало лишь одно: сможет ли он видеть Блока столь же систематически, как и прежде.
Конечно, при всех "всемирных запоях" страсти Блок был не настолько эгоистом в "любви", как многие братья-писатели. Б.Пастернак, например, в отношениях с женщинами видел, чувствовал и любил прежде всего себя. Показателен следующий эпизод: кумир левой интеллигенции влюбился в жену Нейгауза и настолько был занят собой, был сверхбесчувственен, что решил объясниться с ней в тот момент, когда Зинаида Николаевна стояла плачущая у колодца, где по предположениям мог утонуть её пропавший сын.
Конечно, здоровое, традиционное начало периодически брало верх в амбивалентной личности Блока. Тогда поэт довольно точно оценивал, как в плане "Возмездия", и тот интеллигентский омут, в котором с юности оказался, и себя самого: "он попал в общество людей, у которых не сходили с языка слова "революция", "мятеж", "анархия", "безумие". Здесь были красивые женщины "с вечно смятой розой на груди" — с приподнятой головой и приоткрытыми губами. Вино лилось рекой. Каждый "безумствовал", каждый хотел разрушить семью, домашний очаг — свой вместе с чужим. Герой с головой ушёл в эту сумасшедшую игру, в то неопределённо-бурное миросозерцание, которое смеялось над всем, полагая, что всё понимает. Однажды с совершенно пустой головой, лёгкий, беспечный, но уже с таящимся в душе протестом против своего бесцельного и губительного существования, вбежал он на лестницу своего дома … ".
К сожалению, при реализации плана "Возмездия" победил "другой" Блок, поэтому интеллигентские "радения" изображены принципиально иначе, поэтому практически отсутствует традиционно-этический взгляд на женщину, который меньше, чем чувственный, был присущ Блоку. Примером такого восприятия, когда через "атрибуты" внешности женщины просвечивает её внутренняя, духовно-душеная суть, может служить следующее свидетельство из "Записной книжки": "Когда я влюбился в те глаза, в них мерцало материнство — какая-то влажность, покорность непонятная".
Именно тогда, когда Блок воспринимал отношения мужчины и женщины с подобных позиций, он глубоко и точно оценивал многое и многих, он создавал шедевры типа "Когда вы стоите на моём пути…". В такие минуты духовного здоровья, прозрений Блок прекрасно понимает цену "высокому", которое несовместимо с чувственностью, с греховной страстью.
Знаменательно, что после событий, запечатлённых в дневнике: "К ночи пришла Дельмас", "Ночью Дельмас", "Много работал и грешил …. . Ночью пришла Дельмас", "Купанье в Шувалове. Полная луна. Дельмас" — после роз и записки от Л. Дельмас, Блок вырывается из плена "губ"-"колен" и делает точную запись: "Нет рокового, нет трагического в том, что пожирается чувственностью, что идёт, значит, по линии малого сопротивления. … Если я опять освобожусь от чувственности, как бывало, поднимусь над ней (но не опущусь ниже её), тогда я начну яснее думать и больше желать".