Газета "Своими Именами" №32 от 07.08.2012
Шрифт:
Но между Сарновым и Баклановым тут есть и существенная разница. Бакланов рассказывает, что они с приятелем побежали в военкомат, но нас, говорит, прогнали, «наш год ещё не призывали». Действительно, до 18-ти у него немного не хватало. А вскоре Гриша оказался в эвакуации на станции Верещагино. Это под Пермью, в тысяче километров от родного Воронежа, который немцы захватили только через год с лишним. Там, когда ему шёл уже 19-й год, его взяли в армию, и он оказался на фронте. А Сарнов, когда ему исполнилось 18, на фронт почему-то не попал и вообще в сапогах или в обмотках его никто никогда не видел, а только в штиблетах и тапочках, но сквернословить, материться, как, по его понятию, свойственно всем фронтовикам, он научился и насытил этим свои сочинения. То есть он ликовал, твердо зная, что пойдут на фронт, будут воевать, рисковать жизнью и погибать другие, а не он. Правда, неосознанное «чувство тревоги» тоже зародилось – а вдруг загребут хотя бы на трудовой фронт рыть окопы? Но и эта чаша его минула. И что туманная тревога значила рядом с таким бурным ликованием в первый день!
«Когда началась война, – продолжает не ликующий, а уже обличающий Сарнов,– Сталин впал в такую глубокую прострацию, что готов был предложить Гитлеру Украину и все другие уже захваченные земли». Готов был!.. И что, позвонил Гитлеру, а тот трубку не взял или не захотел никакой Украины? «Сталин, выйдя из прострации...» Право, тут лучше сказать о своей собственной просрации, уже дошедшей до полоумия, а у Сталина в первые сутки войны состоялось 29 встреч, бесед, совещаний с разного рода и уровня руководителями страны, во время которых было принято множество важнейших срочных решений. А всего за первую неделю – 173 встречи, по 25 встреч в день. И это только в служебном кабинете, что зафиксированы. А встречи могли быть и на квартире, и на даче, и ещё где-то. Попробовал бы сам Беня побеседовать за день хотя бы с десятком соседей, таких, допустим, как Сванидзе и Млечин, и хотя бы на одну тему - как лучше солить капусту.
«Выйдя из прострации, Сталин наспех соорудил вместо рухнувшей идеологической схемы другую, призвав на помощь великие тени русских полководцев, в том числе и тех, которые ещё вчера третировались». В великой речи 7 ноября 1941 года на Красной площади Сталин напутствовал солдат, что текли могучей рекой мимо Мавзолея: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» Да, было время, когда кое-какие из этих имен третировались. Ещё как! Например, стихотворец Джек Алтаузен глумился не только над Мининым и Пожарским, но и над родиной:
Подумаешь, они спасли Россию!
А, может, и не стоило спасать?
А кто ещё кроме таких джеков? Может, Пырьев и Шкловский в фильме «Минин и Пожарский» (1939) семенили вслед за тем Джеком? Или Симонов в поэмах об Александре Невском (1938) и Суворове (1939) третировал их? Эйзенштейн и Черкасов в фильме о том же Невском (1938) потешался над ним? Или Сергей Бородин в романе о Дмитрии Донском (1940, пять массовых тиражей) издевался над своим героем? Владимир Соловьев в пьесе «Фельдмаршал Кутузов» (1939) вывел какое-то подобие главнокомандующего Медведева?.. Да ведь не только о полководцах - появились серьёзные произведения даже о царях. Алексей Толстой пишет великолепный роман о Петре Первом, а режиссер Владимир Петров и Николай Симонов создают конгениальный фильм о нем (1937-1939)... И всё это – ещё до войны, когда Сарнов упивался идеей братания. И такие книги, фильмы, пьесы не только создавались, выходили в свет, но и щедро поощрялось государством, авторы получали Сталинские премии. А первая серия фильма о Петре Первом получила в 1937 году ещё и Высшую премию Международной выставки в Париже. Это вам не премия Путина.
Мало того, нашими патриотическими произведениями восхищались такие зрители, как Черчилль.19 декабря 1944 года он писал Сталину: «Вчера я второй раз посмотрел фильм «Кутузов», который Вы мне подарили. Когда я смотрел его первый раз на русском языке, он вызвал у меня большое восхищение, но я не мог понять точного смысла всех действий. Вчера я смотрел фильм с английскими надписями, которые сделали понятным всё, и я должен Вам сказать, что, по моему мнению, это один из самых блестящих фильмов, которые я когда-либо видел. Никогда ещё борьба двух характеров не была показана с большей ясностью... Никогда ещё русские солдаты и русский народ не были столь славно представлены британскому народу. Никогда я не видел лучшего искусства съёмки.
Если бы Вы сочли целесообразным в частном порядке передать моё восхищение и благодарность тем, кто работал над этим произведением искусства и высокой морали, я был бы Вам благодарен. А пока я поздравляю Вас...»
Режиссером фильма был знаменитый Владимир Петров, ранее поставивший и «Петра Первого», роль Кутузова играл несравненный Алексей Дикий.
А вот телеграмма Рузвельта режиссеру Марку Донскому:«В воскресенье в Белом доме смотрели фильм «Радуга». Мы поняли картину и без перевода. Она будет показана американскому народу в подобающем ей величии».
Фильм был отмечен в США призом «Золотой Оскар» как лучший иностранный фильм 1944 года.
Сарнов всего этого просто не знает. Люди его круга, живя «под собою не чуя страны», совершенно не интересовались патриотическим искусством, у них были совсем другие интересы, заботы, хлопоты, радости, печали. Им ничего не говорит пронзительная кантата Сергея Прокофьева из фильма о Невском:
Вставайте, люди русские,
На славный бой, на смертный бой!
Вставайте люди вольные
За нашу землю честную!...
Всё это им просто до лампочки! Поэтому когда Сталин назвал Минина и Пожарского, Суворова и Кутузова, они обалдели, для них это было полной неожиданностью. Как так? С какой стати? Куда мы попали? Где классовый подход? Что сказал бы Фердинанд Лассаль? Где тут выход на улицу?
Сарнов живописует дальше: «В первые трагические военные дни единственным идеологом страны, вступившим в смертельную схватку с фашизмом, стал Эренбург» (Сталин и писатели. М.2008. Кн.1, с.679). Даже не первым, а единственным! Ну ты подумай, до чего офонарел! Единственный, а все остальные - одни замерли от страха, другие начали брататься с фашистами, а он, Единственный, бросился на амбразуру! Вот уж воистину, услужливый мудрец опасней дурака. Из лиц всероссийской значимости, чтоб ты знал Беня, первым после Молотова в день начала войны обратился к народу митрополит Сергий. Он благословил «всех православных на защиту священных границ нашей Родины». А уже 23 июня в «Правде» - стихи Николая Асеева и большая статья Емельяна Ярославского, которую издадут массовым тиражом брошюрой. Потом - статья Алексея Толстого «Начало конца» и цикл его прекрасных патриотических статей. 24 июня, в первые же 48 часов войны в «Известиях» и «Красной звезде» появилось стихотворение Лебедева-Кумача «Священная война», а 26-го на Белорусском вокзале, с которого уходили поезда на фронт, уже загремела песня Александрова «Вставай, страна огромная!» на эти слова. Или это всё не против немецкого фашизма?
Одновременно с Эренбургом в первые же дни выступают по радио и в газетах Леонов, Фадеев, Соболев, Демьян Бедный, Сурков, Тихонов, Алигер, многие писатели идут на фронт, работают там во фронтовых, армейских, дивизионных газетах: Твардовский, Михалков, Сельвинский... В кадрах армии и флота находились во время войны 943 писателя, 80 московских писателей погибли... Ничего не желает об этом знать Сарнов: Эренбург – Единственный! Подождите, вот он отдохнет, примет валидольчику и начнет уверять нас, что Эренбург, Гроссман и Сванидзе первыми и единственными ворвались в Берлин, а Жуков и Конев со своими войсками присоединились потом. И знамя Победы над рейхстагом водрузили вовсе не Егоров и Кантария, а Радзинский и Радзиховский.
Слов нет, Илья Григорьевич, имея большой журналистский навык, газетный опыт, которого не было у других, работал много, неутомимо, оперативно, его статьи были на фронте нарасхват, хотя по форме, по манере они были несколько монотонны. Он сам горько иронизировал после войны: «Тысячи статей, похожих одна на другую, которые теперь может прочитать только чрезмерно добросовестный историк». Я-то читал их там, на фронте, а Сарнов – в собрании сочинений именно как тот историк. Но не знает угомону: «В официозных перечнях публицистов военного времени имя Эренбурга обычно поминается вслед за Шолоховым, Толстым, Леоновым...». Что за безымянные публицисты? Но всё-таки «поминается» да ещё как громко. Вот хотя бы свежайший пример. 11 мая в «Правде» замечательный писатель-фронтовик Александр Огнёв в статье о нашей литературе во время войны поставил имя Эренбурга впереди Шолохова. Успокоился? Или не понял? Повторяю: Шолохов позади Эренбурга. Страница 5. И не только это, в статье ещё и много хвалебных слово об Эренбурге.