Газета "Своими Именами" №32 от 07.08.2012
Шрифт:
Вот такого почитателя и псаломщика послал Бог большому писателю Эренбургу. Псаломщик дальше пишет: «Страна вступила в войну в состоянии полной идеологической растерянности». Нет, Беня, не совсем так. Были, были, конечно, растерянные, сразу отчаявшиеся и запаниковавшие. Так, Александр Шифман, толстовед, сотрудник Института мировой литературы, которого ты, возможно, знал (в 60-70-е годы мой сосед по дому, почему я его и вспомнил), в те дни просто вопил, волосы на себе рвал: «Всему крах! Положение безнадёжное! Настолько, что ЦК принял решение о всеобщем(?) ополчении. Это шаг отчаяния, признак растерянности. Куда же девалась доблесть Красной Армии?» (Органы Государственной безопасности в Великой Отечественной войне. М. 2000. Т.2, кн.1. с.168)» И конечно, Шифман был не одинок. А такие, как Юрий Нагибин, даже с нетерпением ждали немцев. Но страна устами Молотова и Сталина в первые же часы и дни заявила: «Началась Великая Отечественная война. И враг будет разбит. Победа будет за нами!»
Сарнов этого не помнит, не знает, ему, видно, папа сказал: «В первые же дни разлетелись в прах все идеологические стереотипы, внушавшиеся нам много лет, начиная с наивной уверенности, что немецкие пролетарии ни за что не станут стрелять в своих братьев по классу». Что, стояли наши войска на границе и были уверены, что немцы стрелять не будут? Да зачем же тогда они там стояли - ожидали братания? И с букетами ромашек в руках? Да, были в начале 20-х такие блаженные дурачки, они даже стихи писали об этом:
В бою схватились двое -
Чужой солдат и наш...
Но, поняв, что оба рабочие, тут же стали обниматься и целоваться. Да нет, вовсе не дурачки! В 1918 году мудрейший Александр Блок взывал к Западу:
Придите к нам! От ужасов войны
Придите в мирные объятья!
Пока не поздно – старый меч в ножны.
Товарищи! Мы станем – братья!..
В последний раз – опомнись старый мир!
На братский пир труда и мира
Последний раз –
на светлый братский пир
Сзывает варварская лира!
Старый мир не отозвался на призыв великого поэта. Он ответил на свой лад – организовал агрессию и раздул Гражданскую войну. Если бы не его старания, отмечал Ленин, то война не имела бы такого размаха, не продолжалась бы столь долго, возможно, и вовсе не вспыхнула бы. Вышвырнув осколки старого мира со своей земли, Россия вскоре запела другую песню:
Если завтра война, если завтра в поход,
Если тёмная сила нагрянет, -
Как один человек, весь советский народ
За любимую родину встанет!
Это было в 1937 году. А уж к 41-му-то давно перевелись и блаженные, и наивные, и нетерпеливые, хотя в 1939 году мы настойчиво снова пытались призвать старый мир - Англию и Францию, Польшу и Чехословакию - к трезвому взгляду на вещи. Тщетно!
Впрочем, в 2000 году в журнале «Наш современник» его главный редактор Станислав Куняев в своих воспоминаниях привел присланные ему в 1988 году из Сталинграда стихи Федора Сухова, написанные «много лет назад», в которых автор писал:
Не хвастайся, что убивал врага, -
Ты убивал обманутого брата.
А кто хвастался? Я знаю только одного - Виктора Астафьева. Он хвастался, что «всадил из карабина пулю точнехонько в спину под котелок» убегавшему немцу. В следующем письме Федор ещё и вот что заявил: «Все эти эренбурги, симоновы, полевые, все они – преступники. Ты помнишь стихотворение Симонова «Убей его!», а «Гренада» Светлова:
Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать»
Во-первых, «Гренада» это не Отечественная война, а Гражданская, когда после революции в России, Германии, Венгрии, после Баварской советской республики и развала Австро-Венгрии многие грезили мировой революцией, как Светлов, или всеобщим миром, как Блок. Да кто не мечтал, как Пушкин, -
О временах иных,
Когда народы, распри позабыв,
В единую семью объединятся.
Как Есенин – о днях,
Когда на всей планете,
Пройдет вражда и грусть...
Так что в числе тех, кто много лет внушал нам «идеологические стереотипы» о братстве, Сарнову следовало бы назвать Светлова. Но как можно-с! Во-вторых, с годами поэт излечился от этого стереотипа и во время Отечественной писал:
Я стреляю. И нет справедливости
Справедливее пули моей.
Но как бы то ни было, а и в Отечественную мы по справедливости отдали полякам земли, давно захваченный у них немцами.
Прочитав в журнале письмо Сухова, я позвонил Куняеву: «Что ты делаешь? Как ты смеешь! Ведь Федя - блаженный. Что, по вашему с ним разумению, Симонов должен был писать «Убей нациста!», а Светлов - «Я стреляю в эсэсовца!» А остальных оккупантов мы, дескать, не трогаем, пусть себе шагают до Волги и дальше. Да и у этих для полного гуманизму надо ещё проверить членские билеты, уплачены ли взносы, и только потом стрелить. Или, того пуще, мы должны были в 41 году призывать на братский пир Гитлера и Геринга, Гиммлера и Геббельсам да не забыть бы ещё Эйхмана?»
Да, я сказал что-то в этом духе. Куняев пытался возражать. И как! Что Сухов, мол, сказал не о военной поре, а о всей жизни названных им писателей. Мой собеседничек, видимо, просто не соображал, что говорил: вся жизнь Симонова – преступление!.. Однако в книжном издании воспоминаний он вставил: «Погорячился Федор, называя преступниками Эренбурга, Толстого, Симонова...» Погорячился, видите ли... Ведь это было спустя почти пятьдесят лет после войны, и сам уже стал стариком, и редактор дожил до пенсионного возраста. У обоих было время подумать...