Газета "Своими Именами" №41 от 08.10.2013
Шрифт:
У нас же первое, что сделали «демократы» на селе, – разогнали колхозы. А дождевальные установки «Фрегат» порезали на металлолом! В результате на российских прилавках круглый год морковка, редиска, баклажаны, мандарины, апельсины – из израильских «колхозов», процветающих в пустыне. Ну не бардак ли? Только и остаётся «России-24» рекламировать передовую капельную технологию, в которой набили руку бывшие наши соотечественники.
Но это как мёртвому припарки! Некому её применить! Да и по правде говоря, ни к чему. Воды у нас хватает. Там, где сухо, к примеру, в Саратовском Заволжье, в первую очередь нужны «Фрегаты», а не спринклеры. Но, как говорил в известной юмореске незабвенный Миша Евдокимов, «ума-то нету, головы-то нету»! А снявши голову, по волосам не плачут.
Пенять
ОТДЕЛ РАЗНЫХ ДЕЛ
ЭТО МОЕ ГОСУДАРСТВО!
В докладе Госдепу США Скотт напомню, дает несколько иную цену дому «стоимость которого вместе с обстановкой составила 300 тысяч рублей», - но это не суть важно. Мне могут сказать, что Завенягин много зарабатывал, нужно же было ему куда-то тратить деньги! Но дело в том, что Скотт – американец, а американцы вынуждены лично рассчитывать и платить налоги, поэтому, в отличие от нас, очень ревниво относятся к тому, куда получатели налогов их направляют. И Скотт пишет:
«Интересный вопрос возник относительно оплаты за проживание в этих домах. Плата за дом и мебель Завенягина, если рассчитывать ее с учетом двадцатилетней амортизации, составляла сумму около тысячи рублей ежемесячно только за амортизацию, не считая приблизительно такой же суммы на содержание дома, сада и так далее. Зарплата Завенягина была немногим более двух тысяч в месяц. Обитатели других домов находились в таком же положении. Поэтому было принято удобное решение: стоимость этих домов внести в бухгалтерские книги всего жилищного отдела управления комбината. Таким образом сумма амортизации выплачивалась всеми, кто жил в любом доме, принадлежащем комбинату. Тем не менее, обитателям домов всё равно пришлось бы платить очень внушительную сумму, так как они занимали слишком большую жилую площадь. Поэтому было решено взять дома на баланс комбината, внеся расходы в графу «административные». Таким же образом автомобили, находящиеся в распоряжении начальников цехов, главных инженеров и других чиновников и используемые не только для деловых поездок, но и для выездов на охоту и в театр, были оплачены, содержались и обеспечивались шоферами за счет средств, выделяемых управлением комбината».
Дело даже не в стоимости этих домов, а в вопросе: если ты князь, то зачем тебе это выпячивание перед людьми, зачем тебе весь этот кич – 14 комнат, олени?
А вот если ты барин, особенно если ты барин из мужиков, то вопросов к тебе действительно нет. С тобой всё ясно.
Один из комментаторов моих работ, в начале жизни работавший комбайнёром в совхозе, описывая вороватую прослойку односельчан, на «КамАЗах» возивших черешню в Ленинград и богатевших на этой торговле, считает вот это желание «бар из мужиков» выпятиться всеобщим свойством русских крестьян. Он вспоминает: «У них была своя тусовка, с остальными односельчанами разговаривали через губу. В порядке вещей они могли остановиться на «КамАЗах» рядом на улице и, не вылезая из кабины, через окна разговаривать. Сигналь им, не сигналь, пока не поговорят - не сдвинутся. На кой им комбайн? На кой им то зерно?
Противно было смотреть на их жен, с апломбом натягивавших на зажиревшие плечи заграничные кожанные куртки, расходящиеся на задах. Я понимаю, это личное. Это накопилось тогда. Когда отец бросил нас, он успел построить только подвал дома. Вот в том подвале мы и жили несколько лет и в селе нас презрительно называли «дети подземелья». Пусть бы называли, как хотели, но они регулярно шли ко мне за помощью, и я им не отказывал. Но сам никогда помощи не просил. Эти обеспеченные селяне, зная, что у меня ни кола, ни двора, не чурались спереть то набор ключей в тот момент, пока я залез под свой «Газ-52» буквально на три минуты оценить масштаб работы, то топор, пока я относил хворост к машине в 30 м от него, то насос артезианский. Они были всегда такими уродами, или их Советская власть так развратила? Я думаю, они были просто разными. Были такие, как моя теща. А были такие, как эти. Разные.
Я тщательно копался в себе и не нашел зависти. Это просто отторжение на уровне подсознания. Я без сожаления уехал оттуда как только построил матери дом.
Кстати, о птичках... «Иван Бровкин на целине» - помните такой фильм? Сцена, в которой главные герои приезжают с наградами на побывку домой? Всё же гениальный фильм, в точности передана атмосфера и этот крестьянский снобизм тоже. Нарочитый шик: чтобы поразить односельчан, приехали на такси. «Морская душа» поправляет любимой платок, чтобы был виден орден, и у нее лицо сразу приобретает высокомерное выражение, разворачивает плечи и идет павой. Всё заслужено, кто ж упрекнет? Но к чему - всё же это наносное? Ведь не гордость, а гонор польский в этом! Повторю, фильм гениальный в своей точности. И заметьте еще вот что. Фильм же был пропагандистский. И на что упор? Вот езжайте на целину, станете ударниками, сможете тоже вот так к себе в деревню приехать на такси и спесиво пройтись перед толпой. Это селянам близко и понятно».
С одной стороны, я эту спесь могу подтвердить. Помню, отец рассказывал то ли выдумку, то ли быль. До войны хромовые сапоги, фуражка с лакированным козырьком были верхом шика, а часы сверхроскошью. Парень в городе заработал, приезжает в село, утром обул начищенные сапоги, нацепил часы, надел фуражку с лаковым козырьком, вышел на улицу идет, красуется… А всё село на работах и никого нет, чтобы парнем восхититься. Тоска! И тут выбегает собака и начинает лаять. Обрадованный парень (тут надо показывать на себе) поправляет картуз, поддергивает голенища сапог, вынимает часы, смотрит на них и кричит собаке: «Щас как дам сапогом, через 5 минут сдохнешь!».
Но я не согласен, что вот это выпячивание, эта спесь являются чертой собственно русского народа, русских крестьян. Лев Толстой в своей повести «О голоде» рассказывает о богатой семье крестьянина, которая может питаться хорошим хлебом, но в виду всего села, уже перешедшего на хлеб с лебедой, тоже питающейся хлебом с лебедой: «Едят люди с лебедой, а мы что ж за господа такие!».
Еще момент. Где-то в 70-х социологи делали опрос на одном заводе, кажется, в Запорожье. При анкетировании задавался и вопрос о зарплате анкетируемого, а потом ответ на этот вопрос сравнивали с реальной зарплатой анкетируемого, выясненной в расчетном отделе. Оказалось, что все, кто получал ниже средней зарплаты по заводу, назвали сумму выше своей реальной зарплаты, а те, кто зарабатывал больше, назвали меньшую сумму. Как все!
Поэтому, полагаю, корни этого выпячивания, этой спеси лежат в паразитической элите, которая в глазах народа, так или иначе, была образцом для подражания. «Лучшая жизнь» - это жизнь элиты, жизнь бар. На момент революции никакого иного образца «лучшей жизни» просто не было. А у паразитов проблема – они не имеют никаких результатов своей деятельности, с помощью которых могли бы выделиться даже в своем сером «элитном» стаде. И для них выпячивание себя по любому, со стороны даже смешному признаку становится единственно возможным.
Вспомним Грибоедова, ведь минуло едва пара десятилетий после освобождения дворян от службы и:
Тогда не то, что ныне,
При государыне служил Екатерине,
А в те поры все важны! Во сорок пуд…
Раскланяйся – тупеем не кивнут,
Вельможа в случае – тем паче;
Не как другой, и пил и ел иначе.
О фильме «Иван Бровкин на целине». Ведь заложили в него эту сцену похвальбы орденом сценарист и режиссер – такая элита, что дальше некуда. И эта элита снимала фильмы не для того, чтобы народ этот фильм оценил, а для оценки его такой же элитой. Вот и спросите себя, могли ли сценарист и режиссер выдумать какой-то иной финал и поняла бы тогда авторов фильма остальная элита? Нет, их бы не поняли.