Газета Завтра 282 (17 1999)
Шрифт:
Преодолению моральной брезгливости придурком, как и физической брезгливости доходягой, помогает выработка такого мировоззрения, из которого следует, что ее отбрасывание — не недостаток человека, а его достоинство, ибо свидетельствует о широте взгляда и уме. Придурок основывает этот взгляд именно на том, что участвует в управлении лагерной жизнью, имеет какую-то власть и какой-то вес. И хотя эта власть призрачна, ибо принадлежит не ему, а его хозяевам, а управление есть простое высасывание соков из тех, кто проходит «общие», с целью их скорейшего истребления, это мнимое участие в мнимом управлении дает ему повод смотреть на обычных зэков свысока и даже слегка презирать их. "Вы называете меня придурком, а дураки-то вы сами, а не я — вы вкалываете, мерзнете и голодаете, а я не перетруждаюсь, сижу в тепле и ем вдоволь хлеба" — вот тайная философия придурка, которую он в большинстве случаев, кроме отдельных циников, скрывает даже от самого себя. Солженицын вскрыл
С тех пор прошло почти полвека, и что же? Оглядываясь вокруг, мы порой начинаем замечать в некоторых активистах современной российской жизни нечто знакомое по лагерной литературе. А вглядевшись внимательнее, часто так и хочется воскликнуть: "Ба, да это же классический придурок!" Конечно, наружные черты его теперь иные, но пробивающаяся сквозь них природа остается той же самой.
Изменилось, собственно, лишь одно: понятие благополучного «самоустраивания». Раньше это означало не быть голодным и не мерзнуть, теперь — иметь современное гастрономическое изобилие и современный бытовой комфорт. Поскольку их можно приобрести только за доллары, это означает иметь доллары. Следовательно, надо понравиться тем, от кого они исходят, и не просто однажды понравиться, а регулярно «отмечаться» перед ними в качестве «своих» — эти кому попало и цента не дадут. Именно такие "придурки новой волны" появились нынче в России.
Я понимаю, что истина всегда конкретна, поэтому должен дать хотя бы несколько иллюстраций. Я остановлюсь на четырех. Заранее предупреждаю, что их выбор определялся не тем, что эти люди как-то особенно плохи, а тем, что они мне известны, в чем есть, конечно, элемент случайности. Думаю, они известны и читателю, так что называть имена нет нужды. Мне важно заострить внимание на явлении, а не на персонажах, поэтому я не относился к подбору примеров с большим тщанием.
Первый пример. Член Государственной думы время от времени появляется на телеэкранах. Говорит всегда одно и то же: ругает то, что полезно нашему государству и нашему народу, и хвалит то, что им вредно. Все к этому настолько привыкли, что наперед знают, в каком духе он выступит, так что его слова абсолютно неинформативны — мог бы просто появиться на экране и помолчать. Тем не менее он прокручивает свою пластинку еще и еще, и в этом есть для него большой смысл: он “отмечается”. Вот и сейчас, после бомбовых ударов НАТО по Югославии, мы знали: нам его покажут, и он будет одобрять американцев и призывать с ними не ссориться. Так оно и произошло. Разумеется, все его у нас презирают, но его это не смущает: “отмечаясь”, он получает свои контрамарки на вход в царство благополучия и оттуда смотрит на тех, кто их не сумел заработать, с чувством своего умственного превосходства. Мнение о нем толпы его не волнует.
Второй пример. Журналист. Тоже постоянно пакостит России. В свое время устроил подпавшую под уголовный кодекс провокацию в Белоруссии, за что, как передергивавший карты Ноздрев, был изрядно потрепан. На какое-то время затаился, уехал в Израиль. Но мало-помалу оклемался и снова начал “отмечаться” в своем русофобстве на первом канале ТВ, финансируемом Березовским. Как только Запад начал свою расправу над сербами, ему дали необычно много времени в “Новостях” и он высокомерно прочитал нам пошлейшую исторически безграмотную лекцию о вреде симпатии к западным славянам и о бесполезности разговоров о необходимости им как-то помочь. И в его тексте, и в его интонациях просвечивала снобистская ирония: сидите, мол, в дерьме, так и не чирикайте!
Пример третий. Бывший известный кинорежиссер прославился в ту пору, когда только еще начиналось наше духовное освобождение и мы почувствовали необходимость найти какую-то иную правду. Тут он снял серию фильмов с одним и тем же многоликим героем, который противопоставлял “кодексу строителя коммунизма” естественные порывы своего доброго интеллигентного сердца — “общечеловеческие ценности”. Многим зрителям это понравилось, так как этот “кодекс” к тому времени был дискредитирован как нечто казенное и надуманное, и режиссер стал богатым и знаменитым. Он вошел во вкус регулярного появления на телевизионных экранах, жизненного комфорта, поездок за границу. И вдруг все кончилось. Перестройка отменила цензуру, говорить намеками стало бессмысленно, а сказать что-то внятное он не мог, так как приучился лишь к показу “общечеловеческих ценностей”, а они, как мираж, рассеиваются при приближении к ним. И тогда он додумался до того, чтобы снимать интервью со знаменитыми французскими актерами и показывать их у нас. Но желающих делать это хоть пруд пруди, и чтобы его допустили к какому-нибудь Жану Маре, ему приходится все время у кого следует “отмечаться”. Лучший же способ делать это — открыто выражать свою нелюбовь к России и ее народу. Последний раз он выразил ее недавно, на седьмых Рождественских чтениях, где заявил, что русский народ ленив и глуп и ему нечего питать какие-то иллюзии на свое возрождение, ибо он не умеет делать деньги, а без денег ничего не сделаешь. Тот же напев, что и у предыдущего придурка: сидите, мол, по уши, так и не вякайте…
И, наконец, пример четвертый. Тут должностей целый список. Она — советник Ельцина, президент Российского совета по культуре и искусству, вице-президент Международной федерации библиотек, член редколлегии журналов “Иностранная литература” и “Знамя”, парижской газеты “Русская мысль”, а еще — обратите на это особое внимание — президент российского отделения фонда Сороса.
В ушедшем в историю Гулаге была такая придурочья должность: нормировщица. От нее зависела судьба многих простых зэков, ибо за перевыполнение задания могли наградить, а за недовыполнение — наказать. Нормировщица, поставленная Соросом, определяет судьбы научных коллективов, общественных и религиозных организаций. Какими же критериями она руководствуется в распределении идущих через нее долларовых подачек? Ни чем иным, как собственными симпатиями и антипатиями, а они хорошо известны, о них она любит говорить перед всеми журналистами.
В прошлом году она обратилась с открытым письмом к Патриарху, возмущаясь тем, что в одной из епархий по указанию правящего архиерея сожгли некоторые сочинения Александра Меня, которые этот епископ счел еретическими. Думаете наша нормировщица разобралась в предмете и пришла к выводу, что эти книги не еретические? Христос с вами, в богословии она, как говорится, ни уха ни рыла — это ясно из ее многочисленных высказываний на религиозные темы. Вникать в сущность дела ей недосуг — видели, сколько у нее постов! Но одно она знает твердо: Мень — еврей, а вступаться за евреев, неважно, правы они или виноваты, — лучший способ “отметиться”. Ранние публикации отца Александра Меня действительно еретичны, так как проникнуты духом “ренанизма”, от которого он впоследствии отошел, так что сам, вероятно, одобрил бы их сожжение, но ее все это абсолютно не интересовало, ей нужно было убить других двух зайцев: обозначить свое юдофильство и поставить в трудное положение русского Патриарха.
Вот еще один ее демарш — интервью в “Независимой газете” от 3 марта сего года. Разговор идет об иконе Божьей Матери. “Она долгое время находилась в “красном” углу отдела. И каждый раз, когда я входила в этот отдел, я вздрагивала, потому что понимала, что она не должна там стоять. И мне было очень трудно объяснить моим сотрудникам, что ее надо оттуда убрать”. Дальше она поделилась тем, что ей как-то трудно бывает в Троице-Сергиевой Лавре, зато в синагоге она может молиться “замечательно”. И здесь тщетно было бы подозревать какую-то идейную причину, думать, что ей действительно там трудно, а здесь легко — она же не верит ни в сон, ни в чох, и иудаизм для нее такая же абстракция, как и православие. Зато ей известно, что православие на Западе (откуда текут доллары) находится под подозрением, а иудаизм представляет там силу, с которой все вынуждены считаться, и использует интервью для того, чтобы лишний раз “отметиться”.
Слава Богу, что я обещал привести всего четыре иллюстрации, а не больше — уже на пятую меня вряд ли хватило бы. Специально разыскал я запомнившееся когда-то место из “Мертвых душ” и перечитал еще раз. “Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих печальной своей действительностью, приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека”. Мне и вправду было противно описывать этих персонажей, иногда начинало казаться, что это даже не придурки, а доходяги, и их белье, хотя оно чисто выстирано, источает зловоние, и блохи побрезговали бы в нем размножаться. Но это так, игра воображения, как бы сон наяву, а за свои сны, как известно, человек не отвечает. Да главное и не то, что они противны, а то, что являют “печальную действительность”. Если у нас появились придурки, значит мы попали в лагерь, ибо эта категория возникает только там. В общем-то мы об этом догадывались, но получить такое веское подтверждение своим самым худшим предчувствиям, — можно сказать, математическое доказательство — согласитесь, очень печально.
Что это за лагерь, теперь уже хорошо понятно. Сегодня мы можем не просто констатировать его существование, но и начать писать его историю. Она до удивления напоминает историю Гулага. Вспомним основные этапы развития последнего: зародыш всей системы — Соловки, затем появление морских портов-приемников, затем образование сухопутных “островов” Архипелага, затем “метастазы”, затем “окаменение”… Та же схема разрастания опухоли и здесь: все началось с устройства резерваций для недобитых местных индейцев, затем лагерный порядок распространяется на Мексику, затем на Латинскую Америку вообще, затем дает метастазы в Юго-Восточной Азии и на Ближнем Востоке и, ободренный этим, начинает именовать себя “Новым м и р о в ы м порядком”, мечтая окаменеть в виде сплошной зоны, простирающейся от Владивостока до Лиссабона, и набраться сил для решающей битвы с Китаем. Отличие от Гулага состоит лишь в том, что там в расширяющиеся “острова” людей ввозили извне, а здесь их не тревожат — зона сама приходит к ним по месту жительства.