Газета Завтра 847 (6 2010)

Газета

Ни в том, ни в другом утверждении нет собственно трагедии. В первом есть подвиг. Во втором — преступление.

Трагедия появляется, если одни честные коммунисты во главе со Сталиным уничтожали наряду с врагами и других честных коммунистов — кстати, тоже веривших в Сталина. Это куда страшнее. И трагедия здесь — обоюдна. Она — с обеих сторон. Только, чтобы понять её, осознать ужас, разобраться, как это могло произойти, нужно чуть ли не в первую очередь отказаться от криков о преступлениях. И попытаться понять это как трагедию.

Бесспорно, остается вопрос: "Можно ли

было меньшей ценой?" Только ответа на него мы сегодня не имеем. Никто из готовых утверждать, что можно было меньшей ценой, не может свои слова подтвердить теми или иными фактами.

Можно утверждать: вина Сталина в том, что он и не попытался провести рывок бескровно. Но Ганди хотел свои задачи решить бескровно — и кончилось это кровавой резней в Индии в конце 1940-х годов. Горбачев намеревался действовать бескровно — когда, кстати, для этого было куда больше оснований и надежд, чем в 1920-30-е годы, — и уж его-то никто не назовет ни героем, ни эффективным менеджером.

Мог или не мог Сталин обойтись меньшей ценой? Мы не знаем. Если бы мы имели примеры решения таких и подобных задач в аналогичных условиях меньшей ценой — можно было бы о чем-то говорить. Мы их не имеем.

Мы знаем другое. Сталин имел конкретные цели. Он сумел их решить. Страны, в которой в такой же срок в схожих условиях были бы решены такие же по масштабу задачи, мы не знаем. Последующие отечественные политики либо не имели подобных по масштабам целей, либо не сумели их решить.

Здесь вообще встает вопрос о критериях оценки политической личности и ее деятельности.

К тому времени, когда Сталин оказался в составе высших руководителей страны, эпоха поставила перед Россией две основные цивилизационные задачи. Первая заключалась в окончании перехода к индустриальной фазе развития, с чем Россия отстала на десятилетия, и создании опорных плацдармов постиндустриального производства. Вторая — в создании общества социальной демократии и социального государства. Собственно, эти две задачи и вызвали Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Сталин, так или иначе, обе их решил. Он создал социально-политическую систему, которая на тот момент была и потом длительное время оставалась конкурентной на мировой арене и служила примером для огромного количества людей.

Проблемы у этой системы начались тогда, когда, воспользовавшись, в частности, опытом и достижениями системы, её конкуренты пошли дальше. Встала задача перехода уже в новую эпоху — постиндустриального производства. Одни правители страны не взялись за ее решение, выжимая все, что можно, из старой системы. Другие — не справились и привели страну к катастрофе.

Успешен тот, кто решает поставленные историей задачи, а не тот, кто платит меньшую цену, но задачи не решает. Вопрос цены имеет значение — но только на фоне достигнутой цели. Провал задач, поставленных историей, не может быть оправдан стремлением минимизировать потери. Полководец, умеющий побеждать малой кровью, лучше полководца, который платит за победу большими потерями. Но только при одном условии — если победа достигнута. Если же минимизация потерь рассматривается как нечто более важное, чем победа, полководец вместе со своей армией должен, не вступая в бой, сразу сдаваться в плен врагу.

Всё сказанное — почти очевидно. Именно поэтому массовое сознание и стихийная народная память так тянутся к образу Сталина. Однако так же очевидно

и то, что известная часть общества относится к нему иначе. В общем политическом плане тут все более или менее ясно. Ясно, что определенные группы ненавидят Сталина в силу естественных идейно-политических разногласий с исповедовавшейся им идеологией и выражавшимися им экономическими интересами. Точно так же ясно, что есть основания не испытывать к нему любви у людей, чьи семьи пострадали от его действий (хотя здесь часто всё бывает не столь однозначно). Однако кроме этих — по-своему понятных — мотивов следует отметить еще один, играющий подчас одну из ведущих ролей.

Дело в том, что Сталин и его политика — это некий концентрат мобилизационности, с одной стороны, и жесткой ответственности — с другой. Утверждавшийся им стиль руководства и политики — это требование работы и постоянного напряжения, соединенного с умением добиваться результата, часто находящегося почти за гранью возможного. Это постоянное напряжение, работа на пределе. Люди той генерации — генерации Революции и Отечественной войны — это люди такого образа жизни, при котором твоя работа — главное, и ты отдаешься ей полностью. И ни от чего не получаешь большего удовольствия, нежели от нее.

Как минимум двум социально-профессиональным группам этот стиль чужд и во многом ненавистен. Во-первых, бюрократии, рождавшейся в мобилизационной системе, но желавшей наслаждаться властью и полномочиями без отягощения их ответственностью и напряжением. Во-вторых, элитарному мещанству, обывательствующей части интеллигенции, желавшей барской расслабленности и комфорта. Первая группа была творцом и инициатором десталинизации времен XX съезда. Вторая взяла на вооружение этот лозунг уже в борьбе с первой группой как в 60-е годы, так и в перестройку.

Мобилизационный стиль требовал не только постоянного напряжения — он требовал постоянной готовности к подвигу, реальной готовности к героизму, то есть совершению поступков, за которые ты платишь самим собой, но которые служат тому большему, что ты имеешь в себе, нежели твое биологическое существование. Иначе говоря, этот стиль требовал быть и постоянно оставаться человеком, отличие которого от животного в первую очередь в том, что человек имеет нечто, за что он готов умереть, а животное — не имеет. Требовал все время подстегивать самого себя, все время не давать возобладать над собой биологическому, стремящемуся стать хозяином твоей социальной оболочки — и подчинить себе твою интеллектуальную сущность.

Но именно это и было страшно и чуждо носителям иного темперамента — темперамента неги и лени, — постоянно открывающего двери сидящей в человеке обезьяне. Обезьяне, которая либо все время твердит тебе в духе античеловеческой философии Поппера: "Зачем стремиться к лучшему — и так сойдет. Ведь, восстав против того или иного несовершенства, ты с неизбежностью подчинишь себя вождю повстанцев". Либо, уступив сопротивлению того человеческого, что она не сможет в тебе подавить, ласково начнет убаюкивать: "Да, ты прав, ситуация плохая. Нельзя так жить дальше — нужно смело бросить вызов несовершенству, отсталости и дикости. Но не спеши — помни о цене. Не плати слишком много за движение вперед — не нужно напрягаться. Нужно придумать систему, при которой ты по-прежнему будешь нежиться в комфорте, но придумаешь такие саморегулирующиеся отношения, которые сами поставят все на свои места. Без напряжений, потрясений, мобилизации и особой ответственности все заработает само собой и само собой двинется к достижению совершенства".