Газогенератор (Части 1-3)
Шрифт:
Но не за своё шпргалочное искусство Сява прослявился на всю Академию. Прославился он за настоящую науку. Сявиным научруком назначили подолковника Тумко, доцента доброго и флегматичного, хоть и числился тот на «Биомеде» кафедральным завучем, замом начальника по учебной работе. Побеседовав с Тонзиллитом минут десять, доцент Тумко сразу определил, что никаких особых знаний в области военно-медицинской биологии у этого сержанта нет. Тогда Тумко задал прямой вопрос и был обескуражен ещё более прямым ответом:
– Так чем же, молодой человек, вы хотели бы под моим началом заниматься?
– Комаров разводить, товарищ подполковник. Для Госпремии…
Завуч Тумко ухмыльнулся, потом наскоро составил список необходимой ознакомительной литературы, провёл в кафедральную мастерскую, где выделил Деркачёву поломанный кювез – здоровый ящик из прозрачного акрилового пластика, разделённый на множество компартментов. В общем нечто среднее между термостатом, многоэтажным аквариумом и Бутырской тюрьмой в миниатюре.
Но Сява-Тонзиллит себя бесперспективным никак не считал. Сдав сессию, он как и все уехал в отпуск, откуда вернулся с громадной сумкой, полной каких-то банок. Нормальный курсант из отпуска вёз в банках варенье, повидло, мёд, ну в крайнем случае домашнее вино или самогон, замаскированный под компот. Сява припёр сопревшие листья, дёрн, древесную труху, болотный торф и речной ил. А с этим яиц, куколок, нимф и ларв – личинок гнуса и комара на различных стадиях развития. В основной массе всё это богатство довольно быстро у него передохло, так как Деркачёвский кювез всё так же был неисправен. Однако какие-то мошки выжили. К великому сожалению Тонзиллита, подполковник Тумко сразу же забраковал всё выжившее – никакого военного значения эта мошкара не имела, оказавшись не злостными кровососами, а мирными сапрофитами, живущих исключительно на гниющих растительных остатках лесной зоны средней полосы. Однако у этих мошек оказалось большое «общечеловеческое» значение – завуч-скептик поверил в серьёзность увлечения своего подшефного! Ещё большим изумлением для доцента было, когда старший сержант Деркачёв построил свой взвод и строевым шагом привёл его в лабораторию. Оказалось, чтобы отнести поломанный кювез на Факультет в лыжную комнату, именно в этом помещении новоиспечённый техник-биолог решил провести ремонт с глубокой модернизацией своего неисправного микрозоопарка. Кювез был тяжёлым и громоздким, нести его надо было восьмерым. Тумко что-то попытался возразить, вроде выносить не положено, казённое имущество как-никак, мол инвентарный номер числится за кафедрой… На это Деркачёв резонно ответил, что ремонт он собирается сделать за свой счёт, а не за кафедральный, а поэтому все в выигрыше.
Сява привёз с АфганистОна, как он называл Афган, немножко контрабандного трофея в виде американского фотоаппарата «Кэннон» и портативного японского магнитофона «Сони». Это богатство моментом улетело в ближайшей комиссионке. С вырученными деньгами Сява побежал по магазинам радиотоваров и роящихся вокруг них жучкам-спекулянтам. У этих двуногих насекомых Сява и покупал листовое оргстекло, всякие реле, термопары да транзисторы. Ведь ничего в свободной продаже тогда не было. Даже за обычной нихромовой проволкой, что используется в простейшем электронагревателе, приходилось ездить то на Балтийский Завод, то на Ждановские корабельные верфи, где около проходной за водку выменивать эту ерунду у работяг-несунов. Добавьте к этому ещё такой факт – Деркачёв хоть и был старослужащим, но всё же оставался срочнослужащим. То есть свободного выхода в город у сержанта не было, и за своим барахлом Сява мотался или в редкие увольнения или в более частые самоволки. Тонзиллит отложил монографии по общей, военной и медицинской энтомологии, и принялся читать учебник по электротехнике для средних профтехучилищ. Расширение кругозора пошло на пользу, и скоро его пластиковый гроб заработал. Сява сутками торчал у своего «агрегата», как он многозначительно называл кювез. Он завороженно смотрел на мигающие огоньки электронных термометров, прислушивался к едва уловимому шипению малюсеньких вентилляторов, сверял показания психрометров-влажномеров, попеременно, на ощупь проверяя то системы капельной ирригации, то сухого кондиционирования воздуха – охлаждения с удалением конденсата. И увлажнители, и осушители работали нормально, пора возвращать кювез в лабораторию. Он опять застроил свой взвод, разбил носильщиков на смены, и на ходу меняя их, потащил «агрегат» назад на кафедру.
На следующий день многие сотрудники, включая профессора Щербина, как-бы ненароком забегалии в лабораторию к завучу, посмотреть на творчество его подшефного. В кювезе почти в три раза увеличилось количество компартментных отсеков, при этом все контрольные фукции сохранились. Но главное – эта штука работала! Начальник строго наказал доценту Тумко – раз имеешь под своей опекой такого Кулибина, то чтоб подали в соавторстве заявки на три рацпредложения, как минимум. Тут завуч не сомневался – было б кому сделать, а кому написать всегда найдётся. Тумко склонился над кювезом и принялся считать новинки, загибая пальцы. Если за простейшую рацуху считать простое деление
Через пару месяцев пришли зелёные грамотки-свидетельства об авторском новаторстве. Они не сильно обрадовали молодого рационализатора. Сам Тонзиллит к такой рационализации отнесся довольно рационально – не велико же достижение, если за каждую рацуху Академия ему заплатила аж по десять рублей. Правда внедрение микросхемы оценили несколько дороже – в пятьдесят рублей. В сумме получается месячная зарплата медсестры. Всё равно до десяти тысяч очень далеко. Советские доходы от научной деятельности явно не покрывали частно-социалистические расходы на неё – фотоаппарат и магнитофон стоили дороже. Чтобы предприятие оказалось рентабельным, с повестки дня не снимается разведение какого-нибудь хищного паразита с любой мрачной заразой в его мелких кишках. Малярийный комар-анофелес отпадал – такую технологию СССР освоил ещё в начале 50-х. Крысиная блоха и тарбаганья вошь тоже дело гиблое – эти культивационные методики Страна Советов заполучила ещё раньше, в 1945-м, захватив в Манчжурии базу японского специального Отряда 731 вместе с плодами работ самого генерала Исиро Исини, мирового отца военного «биомеда». Все остальные перспективные заразопереносчики в Ленинграде не водились, а в экспедицию в тропики за жёлтой, пятнистой, западно-нильской, восточно-эфиопской, Скалистых Гор, Ку, Эбола, Денге и прочими лихорадками ему попасть не светило. По крайней мере до окончания Академии. Да и потом… Старпёры на «Биомеде» особо за свою смену не переживали – после кончины академика Павловского кафедра считалась «блатной, тёплой, да ещё и с романтикой». Попасть туда в адъюнктуру, а потом мотаться в экспедиции по экзотическим странам, получая инвалютные командировочные, считалось большой удачей. Желающих на такое хоть отбавляй, и конкурс «родословных» зачастую заметно превышал конкурс знаний и способностей. Оставлись, правда, Крымская лихорадка и таёжный клещевой энцефалит. Эти вроде местные, в смысле на территории СССР, но денег, вырученых от распродажи импротнтного трофея, почти не осталось, чтобы за свой счёт провести экспедицию пусть даже по просторам родной страны.
И вот однажды, предаваясь таким грустным, но реалистичным мыслям, старший сержант Деркачёв лежал на своей кровати, лениво листая взятый из Фундаменталки роскошный английский атлас тропических кровососущих насекомых. Над ухом Тонзиллита что-то противно запищало. Комар. Чёрт, на дворе конец ноября и давно снег на улице. А в общаге тепло… Все его собратья спят себе в глубокой гибернации, а то и того проще – попередохли с морозами, оставив по болотам своих личинок, типа «чёртиков»-дергунцов или мотыля. Вот весной те метаморфизируют в куколок, потом полиняют, напьются свежей крови и возобновят продолжение рода. Ну если взять середину сентября за последний вылет, то тогда получается… Ерудна какая-то!
Комар сел на потолок. Какой-то крупный кровосос. Похоже что-то из виэомий или хемагогусов – сидит, как стратегический бомбардировщик Ту-160, нос вниз, тело параллельно потолку. У сабетусов крылья чёрные, кулексы да эдесы лапы вверх задирают, а анофелесы, так те под углом приземляются. Или припотолочиваются. Так или иначе, а если это представитель этих родов, то в любом случае в Ленобласти он обязан был сдохнуть – период жизни у взрослых форм меньше месяца, холодовой гибернации нет, исключительно личиночная зимовка… Тут зимуют другие роды, на этого слона никак не похожие. Как эта тварь смела нарушить законы природы?!
Деркачёву стало интересно. Он слез с кровати, поставил на стол табуретку, затем взял настольную лампу и вскарабкался на эту пирамиду, чтобы лучше разглядеть насекомое на потолке. Комар был действительно большой. Миллиметров девять, а то и все десять. Хоботок, напротив, был не по росту коротким, усики маленькие, на брюхе небольшие жёлтые колечки. Это был не ленинградский комар. Более того – это был не советский комар. Хуже того – это был полностью антисоветский комар! Ибо обитать это животное обязано ровно на другом конце света, в тропиках Южной Америки. Сява на секунду задумался о собственном психическом здоровье. Психиатрия не скоро, и о галлюцинациях он пока ещё мало чего знал. Из раздумий его вывел резкий порыв сквозняка из открывшейся двери.
– Ёбтыть! Тонзиллит, ты чё! Молодой что ли, по потолку летать? Какого лысого ты там смотришь? Как у тебя во взводе курсанты потолки подметают? – в комнату ввалились старшина Абаж-Апулаз, сержанты Мамай, он же Хайрулов, Миша-Запор, Миша-Митоз и Петя-Панариций.
– Мужики, две-е-ерь! – заголосил Тонзиллит.
–Чё?
– Дверь закройте! Тут комар!
–Ёбу дался! Точно, шИза косит наши ряды…
Поняв, что объяснить ничего не удаётся, Деркачёв кубарем слетел на пол и захлопнул дверь. Сержанты удивлённо моргали глазами.