Где папа?
Шрифт:
— Типа няни? Платят-то нормально?
— Да никто мне не платит. Просто хожу и играю. Я очень хотела папе рассказать. Потому что меня никто не понимает. Только папа и вот она.
— А, ну да! Переходный возраст, никто не понимает.
— Тебе обязательно надо всем ржать?
— Не, слушай. Я рад. С детьми прикольно.
— Да, ты правильно настраиваешься, — съязвила я.
— Ну нет. Сначала квартирный вопрос решить надо. А ты чего со своей делаешь?
Я помолчала, собираясь с мыслями. Внутри у меня всё просто ныло от обиды.
— Да много чего! Знаешь, я, когда в первый раз к ней пришла… Она меня, конечно, не сразу приняла. А я ложку для ботинок стала крутить на пальце. Ей понравилось. А потом она испугалась фена. И залезла ко мне на руки.
— Слушай, я тоже боялся фена, когда маленький был, — оживился Костя. — Хотя не, погоди! Пылесоса. И блендера.
— Когда ты был маленький, уже были блендеры? — усомнилась я.
— Мне двадцать шесть, а не пятьдесят.
— Прости, — смутилась я, — я, кстати, тоже боялась. Я вообще психованная была. Спала плохо.
— Я тоже, — кивнул Костя. — Знаешь, какой у меня был самый жуткий кошмар? Сова на унитазе!
— Что? — обалдела я. — Да ладно!
И схватилась за Иркино сиденье, обняла его.
— Ты врёшь! Тебе Ирка рассказала!
— Про сову? — удивился Костя.
— Конечно! Это же мой кошмар! Она мне всё детство снилась. Заходишь в туалет ночью…
— А там сидит на унитазе белая такая, — продолжил Костя, — когтями цепляется. И смотрит внимательно.
— Точно! И бежишь.
— Маму зовёшь.
— Ага.
Мы помолчали.
— Странно, да? — сказала я.
— Угу, — отозвался Костя.
— А ты в детстве был разговорчивый?
Он глянул искоса:
— А, что, похоже?
Я улыбнулась.
— Ну просто я тоже бука. Короче, в классе я вообще молчу. Как немая. А с Кьяркой, ну, так девочку мою зовут, я прямо другой становлюсь. Мне хочется что-то выдумывать. Я ей спектакль показала. «Три поросёнка». И «Колобка». Не знаю, поняла она или нет, но сидела на стульчике, смотрела. И ещё мы башню построили и лупили по ней мячиками. Потом я пряталась от неё, но ей это не понравилось. Она плакать начала. И ещё плакала, когда её мама уходила. Я взяла её на руки, а она стала бить меня кулаками в грудь и плакать. А потом, когда дверь за мамой закрылась, он успокоилась и стала опять играть. Слушай! Странное дело. У неё игрушек — миллион. Каких хочешь. С кнопками, пищалками, нажималками, куклы, животные резиновые. А она играет с какой-то чепухой. С прищепкой. С половником. Вот таз вчера нашла. Сначала залезла в него. Потом вылезла, на бок поставила и покатила. А потом на голову надела и гудеть стала.
Костя улыбнулся с закрытыми глазами. По-прежнему обнимая Иркино сиденье, я прижалась к подголовнику щекой и продолжила:
— Или пуговицу нашла огромную. И долго её катала. Странно, да? Я даже записываю, что ей нравится. Она, правда, её в рот засунула потом. Но я заставила плюнуть.
— А это, кстати, известное дело. — сказал Костя, — Знаешь журнал «Эсквайр»?
— Со страшной рожей на обложке?
— Ну да, это у них стиль такой.
— Видела у Ирки. Мама говорит, она из-за тебя и журналы мужские начала читать.
— А что, там интересные статьи… Вот про игрушки было. Что у родителей чувство вины перед детьми. И маркетологи знают об этом. И компании выпускают навороченные игрушки — чем дороже, тем лучше, вроде как и от чувства этого избавился. Ну и другие, конечно, есть игрушки. Развивающие. Герои мультиков. Но вот у автора статьи ребёнок с лейкой любит играть. Потому что бытовые предметы — это простор для фантазии. Ну вот, как ты про тазик рассказывала. Понимаешь, у ребёнка творческий потенциал раскрывается.
— У меня тоже с ней раскрывается, — сказала я, — я с ней болтаю не затыкаясь. В школе бы удивились.
— Да, я вот тоже сейчас… — зачем-то сказал Костя.
Зря он это… Я вдруг ощутила себя болтливой дурочкой. Распинаюсь тут перед ним. А он, оказывается, к такой не привык. Я скрестила руки на груди и отвернулась к окну. А там как раз таджики затаскивали свои тюки в проходную колонии.
— Давай, давай, — продолжил Костя, — набирайся опыта. Будешь потом нам с Иркой помогать.
— Да какой там опыт… Я всего один раз памперс меняла. И то криво надела. Всё съехало, и она мимо написала.
— Памперсы — это не главное. Главное — тебе хочется быть с ней. Играть и развлекать. Памперсы по-любому придётся менять. А вот просто с ребёнком тусоваться… Я имею в виду, когда свой ребёнок. Ну, или не свой. Тут вроде как выбор есть. Необходимости нет, понимаешь… Памперс сменил, покормил, игрушки навороченные сунул — а сам свободен. Сиди в интернете, делай что хочешь. А лучше бабушке сдай — вообще без забот.
— Некоторые сидят с бабушками, — возразила я, — у которых родители работают.
— А, отговорка любая сгодится, если тебе неохота с ребенком быть, — отмахнулся Костя. — У нас папа приходил с работы и первым делом шёл со мной в футбол играть. Мы рядом с лесом жили. Там площадка была.
— До ужина прямо?
— Нет, ну ужинал, конечно, сначала. Потом играть шёл. На баскетбол мы с ним ездили по выходным. А вечером все вместе в лото играли. С бочонками. Понимаешь, про что я?
— Конечно. Мне тоже с вами нравилось в «Дженгу» играть, — призналась я, — когда вы ещё с нами жили.
— Серьёзно? — удивился Костя и даже глаза открыл. — А я думал, тебя это бесит. Ты такая мрачная сидела.
— Это потому, что ты меня заставлял картошку чистить, — засмеялась я.
— А, это, ну конечно…
— Ты говорил: картошку будешь? Я говорю: буду! А ты: тогда приходи, помогай чистить!
— Ну и? — не понял Костя.