Где папа?
Шрифт:
— Аллё! — закричала Улитка в телефон таким голосом, что у меня просто волосы на голове зашевелились. — Ну что, Галя?! Что у вас? Капельницу? Ну я так и знала… Ну, откуда, слушай, понятное же дело… И что? Сбили? О Господи, какое счастье-то… Ну как он сейчас? Спит? Ну пусть спит, маленький, пусть… Вот уж намаялось дитё. Он хоть не сильно плакал? Да-да, я понимаю. Ну, Галь, он, когда вырастет, ничего не вспомнит! Ни-че-го!
Улитка высморкалась.
— Галечка, а не хрипит? Да? А чем
Улитка окинула глазами стол и добавила задумчиво:
— Еды…
Она положила трубку. Вздохнула шумно, утёрла лицо.
— Сбили температуру. Капельницей, — поделилась она, — как ты и говорила.
— Хорошо.
— Ну чего ты злишься? Перестань. А ты бы не подумала на моём месте? Что вы все заодно? Ну прости, прости, Лиз, но так, как предлагаешь ты, я сделать не могу. Принесу завтра утром журнал и что скажу? Врать не буду, предупреждаю.
— Скажете, что к вам пришёл виновник и вернул журнал. И что вы в нём уверены. Что он не повторит.
— Какой виновник?
— Ну, я!
— Ты же не виновата.
— Так вы меня только что обвинили!
— Лиз, ну перестань же, говорю! Я живой человек, психовала из-за Митьки. Вон, посмотри… Одной свёклы килограмм, наверное, натёрла. Не хочешь, кстати?
— Нет, спасибо. Вы же своим обещали.
— Да не примут там свёклу с майонезом. А самой-то куда ещё есть…
Она покосилась на свои ноги. Потом на меня. И спрятала ноги под стол. Даже скатертью прикрыла, как пледом.
— Чего делать-то, Лиз? — жалобно спросила она.
— Давайте я поручусь перед вами за Андрюшу? — предложила я. — Ну, вроде как под мою ответственность. А вы им скажете, что тоже ручаетесь за виновника.
— Да как я могу за него ручаться-то, Лиз? Ты вот пришла. За тебя ручаюсь, по глазам видно, что не врёшь. А он — что? Где видно, что он осознал, как говорили в советское время? Где? По каким признакам? Понимаешь, Лиз, есть такая вещь, как ответственность.
— Понимаю. Ещё как.
— Да что вы понимаете в ответственности! Вам лишь бы одно — не ругали да поверили, что в последний раз… А моя ответственность в том заключается, чтобы вас нормальными людьми выпустить в мир. Вот смотри, Андрей твой. Закроем мы сейчас глаза на его проступок. И какой он сделает вывод? Что можно сухим из воды вылезти, что бы ни натворил. Отлично, да? Как вы говорите, супер? А догадываешься, что он тогда во взрослой жизни пробовать начнёт? И кто будет виноват? Я? Не объяснила, что за каждое преступление должно быть наказание?
У меня так и рвалось наружу, что иногда «во взрослой жизни» люди получают наказания без преступления, между прочим. И что иногда надо просто верить людям. То есть мне.
— Вы вот думаете, что мы, учителя, какие-то монстры, — продолжала проповедовать Улитка, — а мы, между прочим, мамы! И у нас тоже есть дети. И мы понимаем, что такое ответственность за детей…
И ля-ля-ля… А у меня в голове закрутилось это слово «проповедовать». Где я его слышала? Или видела? Написанное. Давай, зрительная память! Давай-выдавай! Ну?
А!
Точно!
Это же было написано на двери. Маркером. В старой квартире на Рязанском проспекте. «Проповедовать с амвона, увлекать с трибуны, вещать с кафедры гораздо легче, чем воспитывать одного ребёнка. А. И. Герцен». Это папа написал. Когда родилась Ирка. Но смешным мне это показалось только сейчас.
— Ну что ты улыбаешься? — не унималась Улитка. — Ты же ему медвежью услугу оказываешь, своему Андрюше. Стираешь границы дозволенного. Неужели ты просто поверишь ему на слово?
— Мой папа, — сказала я, — детский писатель. И как-то раз он давал интервью журналу. И сказал: детские книги должны заканчиваться хорошо. Добро должно побеждать зло. Потому что в детстве нужно сделать прививку доброты. Сработает, не сработает эта прививка — никто не знает. Но её надо сделать.
— Идеалисты вы с папой, — вздохнула Улитка.
— Ну, я пошла, — поднялась я, — там проснулись… наверное.
— Кто?
— Ну, ребёнок.
— Какой ребёнок? У тебя что, ребёнок?!
— Он не мой.
— Немой?
Я подумала: может, я сплю? Что за бесконечный цирк с конями? То есть с козлами… Кстати, а соблазнительно наврать, что у меня ребёнок. Нет, хуже: у нас с Дроботенко ребёнок, и поэтому я его пытаюсь отмазать. А главное — в эту дурь Улитка небось и поверит. Класс.
— Сестра Андрюшина, я с ней сижу, — объяснила я.
— Зачем? Они тебе деньги платят?
— Просто так сижу. Потому что я её люблю.
— Можно подумать, я всех ненавижу, — пробурчала Улитка. — Ладно, Лиза. Ну, просто пойми меня. Мне ведь обидно, когда меня… как это сказать?
— Используют? То есть пользуются добротой? Я понимаю. Но, знаете, зато про вас только хорошее в классе говорят. Потому что знают, что к вам можно за помощью обратиться.
— Ладно, психолог, — улыбнулась Улитка, — иди домой, поздно. Разберёмся мы с журналом. А у тебя папа правда детский писатель? Принесла бы что-нибудь, прочли бы в классе.