ГенАцид
Шрифт:
Перепрыгивая с мысли на мысль, Пахомов постепенно догонял толпу большеущерцев, подходящих к библиотеке. Он решил сделать небольшой крюк, чтобы не оказаться в задних рядах марширующих – там не услышат, а затолкают, затопчут. Надо встретить их лицом к лицу. Только так и говорить с ними. Чтоб только до библиотеки не добрались.
И Антон взял левее. Петляя по сугробам между деревьями, он понесся, оставляя справа от себя толпу, которая была настолько увлечена собственным маршем и приближающейся кульминацией, что даже не заметила маленькую фигурку, призрачной тенью мелькающую на обочине.
Следя краем глаза за шествием, Антон чувствовал, что возбужден. Но возбуждение это имело какой-то странный, почти восторженный оттенок.
Эх, Антон. Сколько их было, этих шестеренок, на твоем пути! И каждая вертела тобой, как хотела. А ты все думал: решу так, решу эдак. Если б не выданный Серикову сборник Чехова, не прощальный разговор с Сергеем, не отсутствие на импровизированных поминках, не внезапный поход после Климова в отделение, не твое желание говорить с толпой на манер Цезаря. Как все-таки иногда упорядоченно складывается мозаика этого хаотичного мира. История – это как отколовшийся от континента кусок суши в океане: с одной стороны, плывет себе, пренебрегая всеми геофизическими законами, а с другой – не тонет, держится и даже как будто бы какую-то цель имеет. И мы на этом плавучем острове живем и не знаем, то ли мы сами виноваты в том, что нас несет неведомо куда, то ли есть какие-то законы, которых мы не знаем. То ли можем мы что-то изменить, то ли нет.
Маневр с опережением удался. Когда толпа почти подошла к дверям библиотеки, на крыльце неожиданно возник запыхавшийся Антон. Он поднял руки вверх, стараясь привлечь всеобщее внимание, хотя все и так смотрели только на него.
– Явился – не запылился! – раздался чей-то развязный женский голос.
– Явился, явился. Искали? – спросил Антон громко, стараясь казаться спокойным и смелым.
– Искали, было дело, только теперь на хер ты нам нужен? – выкрикнул кто-то из толпы.
– Нам теперь твое логово нужно, – крикнул другой. Пчелиным роем одобрительно загудели остальные.
– Как это? – удивился Антон, чувствуя, что не справляется с логикой оппонента.
– Да так это! – снова крикнул кто-то. – Отвали на хер с дороги!
И снова одобрительный рев.
– Да подождите! – закричал Антон, теряя самообладание. – Какое логово? Вы с ума, что ли, посходили?! Что вы собираетесь делать? Ну хорошо, разрушите архитектурный памятник, дальше что?!
– Оттащите-ка этого пиздобола, а то он, бля, нас тут всех до смерти заговорит, – сказал Денис и залился пьяным смехом.
К Антону бросились несколько человек.
– Стойте! – закричал он. – Я вам кое-что хочу сказать!
– Да хули, ёпт, слухать его, рукосуя шепельнутого? – осклабился Гришка, и все засмеялись.
– Да постойте! – снова заорал Антон. – Это все неправда!
– Что неправда? – замерла на секунду толпа.
– Да всё! Все эти книжки. Все эти экзамены. Это все придумано, чтобы... да я не знаю, зачем! Это только у нас, в Больших Ущерах! Больше нигде! Поймите! Здесь решили устроить эксперимент, ну и выдали книжки и всякое такое. Это все... эксперимент.
Так Антон крутанул последнюю шестеренку.
– Какой эксперимент? – заорали в толпе.
– Ты что, сволочь, говоришь?!
– То есть это как? – заверещал чей-то фальцет. – Мы что, кролики, что ли, подопытные?
– Да что его слушать? Он же с ними заодно!
– Это ты, сука, опыты над живыми людьми ставить вздумал?!
– Мочи гада!
В Антона полетели бутылки и палки, и толпа, как огромное многоногое насекомое, двинулась к нему.
Антон отступил на пару шагов, продолжая что-то кричать, но его уже не было слышно. Он поскользнулся, и его стащили по обледенелым ступенькам крыльца вниз. Он несколько раз ударился головой, но сознание не потерял. Ему удалось подняться на ноги и даже ударить кого-то кулаком. Но это было последнее, что ему удалось сделать, – навалившаяся толпа смяла его, как каток консервную банку. Какое-то время он еще отбивался, но что он мог сделать против топтавшего его стоногого динозавра? Голова, суставы, ребра – все, что казалось таким прочным и живучим, хрустело и крошилось в этой безжалостной мясорубке, как будто было сделано из папье-маше.
Антон проваливался в какую-то липкую темноту, выныривать из которой становилось сложнее с каждым разом. На него никто не обращал никакого внимания. Какие-то глупые мысли вертелись у него в голове, одна из которых была, что все это – просто сон. Такая смешная и наивная человеческая мысль. В предсмертной агонии мозг не в силах осознать размах беды и свою близящуюся кончину – он вечно выдумывает какие-то сказки, выдавая нам их за реальность. Он утешает человека. Он вообще всегда утешает человека. Впрочем, у Антона навязчивым припевом еще вертелась строчка «мировой пожар раздуем». Чувствуя, что задыхается, но уже не понимая, от дыма или от какого-то внутреннего огня, он, теряя сознание, стал стаскивать обмотанный вокруг шеи красный от крови шарф. «Не так же ли задыхался Сериков в своей петле?» – думал Антон, освобождая горло от липкой шерстяной удавки. Это движение хоть и отняло у него последние силы, но шарф он все-таки стянул. Теперь тот был у него в руке. Но дышать легче не стало. Хотелось разодрать горло, чтобы хлынул туда поток спасительного свежего воздуха, который Пахомов, сколько ни втягивал ртом и носом, уже не чувствовал. Как тот снег во сне, который он ел, а пить хотелось все больше. «Сжимаю перед смертью красный шарф, как пионер-герой галстук», – подумал напоследок Антон и засмеялся, но, захлебнувшись собственной кровью, откинул голову и замер.
– Тоша, – тихо сказала Нина, выскочившая на крыльцо, заслышав треск полыхающего здания библиотеки.
– Кончай молотьбу! – наконец, крикнул кто-то. – Айда в библиотеку!
И толпа рванула прямо по обмякшему телу Антона к дверям.
– Давай ее, родимую!
– По-нашему! Займется дай бог!
– Сделаем красиво!
Дверь легко сбили с петель. Разбежавшись по разным углам библиотеки, быстро подожгли несколько книг, и огонь начал свое стремительное размножение. Вскоре все внутри заволокло едким дымом, и народ, кашляя и чертыхаясь, повалил назад, на улицу. Еще через пару минут огонь охватил все здание. Горели пыльные полки, горели пионеры-герои. Горели стулья и перекрытия. Горели газетные подшивки и русская классика. В предсмертной агонии пылали Лермонтов в обнимку с Гладковым и Маяковский бок о бок с Панферовым.
Огню ведь все равно, что жрать – памятник архитектуры или деревянный сортир, литературное достояние или вчерашнюю газету. Он, как и хаос, его породивший, всеяден.
Деревянное здание библиотеки превратилось в один большой факел, где внутри, обретая последнее единение, горели авторы, а снаружи шумели объединившиеся большеущерцы.
Гришка-плотник достал из кармана свою книжку, размахнулся и что есть мочи швырнул ее в пасть жадному огню.
– Туды ее, ёпт! – крикнул он, перекрывая треск рушащихся перекрытий и балок.