Генерал Ермолов
Шрифт:
Алексею Петровичу манёвры не понравились, о чём он поведал заезжему французу, вылившему ушаты помоев на Россию и русских.
— Должен признаться, — сказал ему Ермолов по окончании шоу, — что это зрелище содержит много произвольных отклонений от действительного хода битвы, а потому оно совершенно бесполезно и даже вредно с точки зрения влияния на молодых людей, ибо даёт весьма упрощённое представление о великом событии, от исхода которого зависела судьба России{734}.
Шли годы. Все меньше оставалось героев Бородинского сражения. Оставшихся в живых государь
Что произошло с Николаем Павловичем? С чего бы это он стал проявлять такое внимание к старику? Чувствовал себя виноватым? Спасал свою репутацию, подорванную отставкой Алексея Петровича в 1827 году? Однако об этом надо бы рассказать поподробнее, чтобы воздать каждому по заслугам…
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
В 1847 году Николай Герасимович Устрялов опубликовал книгу «Историческое обозрение царствования государя императора Николая 1-го». В ней он, кроме прочих проблем, поднимает вопрос о положении дел на Кавказе в самом начале войны с Персией и об отстранении Ермолова от командования корпусом. Автор писал:
«Но там был Ермолов, недоступный страху, он умел вселить мужество в каждого солдата, и русский штык остановил врага…»
Эта фраза не понравилась Николаю I, он зачеркнул ее и написал своей рукой: «В таких обстоятельствах генерал Ермолов донёс императору, что он не чувствует в себе силы начальствовать войсками в подобное время, и просил присылки доверенного лица»{735}.
А.П. Ермолов — Н.Г. Устрялову,
17 сентября 1847:
«Милостивый Государь
Николай Герасимович!
Увлекаясь общим любопытством прочитал историю достославного царствования государя императора, долго не мог я приобрести сочинения вашего, всеми отыскиваемого с большим желанием, и потому недавно ознакомился с его содержанием.
Не рассуждая об историческом изложении труда вашего, я почитаю себя вправе говорить о том, что в нем упомянуто обо мне. — Вы изволили изобразить меня в чертах, совершенно не свойственных ни личному моему характеру, ни поприщу, пройденному мною на службе… хотя, впрочем, должен я, не желая подозревать другой причины, предположить, что… вы искали соблюсти добросовестность.
Не в защиту свою, в которой я не нуждаюсь, решился я обратить внимание на ошибку вашу, ибо малейшее искажение истины оскорбляет достоинство истории и потрясает доверие к целому труду… Вам, милостивый государь, неизвестно, но я, хорошо зная обстоятельства, не мог встретить войну с персиянами без основательной надежды на успех и чувствовать в себе недостаток способностей, когда во многих из моих подчиненных находил их достаточными…
Не оскорбленное самолюбие, но признательное доверие, которого я был удостоен покойным императором до конца его царствования, и уважение к памяти обо мне прежних моих сослуживцев заставили меня указать вам… на эту непозволительную ошибку…»{736}
Это письмо Ермолова разошлось по России. Одну из копий Алексей Петрович отправил Николаю Николаевичу Муравьеву. Он писал ему: «Я распространил его в Петербурге во множестве списков… Последствия можно было угадать. Министр Уваров запретил профессору Устрялову мне отвечать. Говорят, будто сам правил его сочинение. Не знаю, за что на меня сердятся, я никого не трогаю! Неужели можно запретить возражать автору?»{737}
Да как же не сердиться на тебя, Алексей Петрович: прошло, почитай, двадцать лет со дня отставки, а ты никак не можешь простить государю, что заменил тебя «Пашкевичем», генералом не столь красноречивым, но воином-то далеко не последним. Он уже после этого тебя и под ручку выводил к людям, и за столом усаживал рядом, и тост за твое здоровье провозглашал, а ты все шумишь, не позволяешь ему спасти свою репутацию. Его величество от отчаянья на подлог решается, а ты свои письма распространяешь, убеждаешь всякого, что книжонку-то Устрялова сам правил. Вот и беснуется. Да и то, по правде сказать, не очень шумно. А мог бы и ножкой топнуть.
Несмотря на проблемы с властью, порой серьезные, Ермолов всегда оставался патриотом. «Никогда неразлучно со мною чувство, что я россиянин», — не раз повторял наш герой в письмах к друзьям{738}. После возвращения с армией из Парижа он никогда не покидал пределов страны. А между тем стал сказываться возраст. Врачи порекомендовали поехать на курорт в Германию. Однако поездка эта не состоялась. Сначала не мог получить разрешения на нее, потом промедлил со сборами, наконец, началась революция в странах Европы. От лечения у заграничных докторов пришлось отказаться.
Как Алексей Петрович отнесся к событиям в Европе? На этот раз безоговорочно осудил верховную власть. Сочувствия же мятежникам я у него тоже не обнаружил. Судите сами.
«В Вене уже конституция, — писал А.П. Ермолов М.С. Воронцову. — Царствующий дурак не помышлял о бегстве и не скрывался, и его не думали выгонять… Какие гнусные действия мошенников Временного правительства во Франции!.. Каков король прусский, заставивший войска резаться под окнами своего дворца, в котором сам прятался пьяный?.. Сам приобрел достойное наименование подлеца и труса!»{739} И это всё. Пропущенные мною слова совершенно не меняют смысла его письма другу, зато заметно усложняют стиль автора.
9 апреля 1849 года в Георгиевском зале Московского Кремля была установлена мраморная плита, посвященная Преображенскому полку. На церемонии присутствовали главнокомандующий гвардейским и гренадерским корпусами великий князь Михаил Павлович и наследник-цесаревич Александр Николаевич. В сопровождении командира полка, батальонных начальников и всех офицеров гвардии они нанесли визит знаменитому ветерану всех антинаполеоновских войн генералу Алексею Петровичу Ермолову, под началом которого императорская гвардия в сражении под Кульмом покрыла себя немеркнущей славой{740}. Вот что писал в связи с этим современник Михаил Петрович Погодин: