Генерал Ермолов
Шрифт:
Лукавил Михаил Богданович: только вчера один побывал в «немцах», а другой в «дураках». И не исключено, что дважды в один и тот же день.
А.П. Ермолов — Александру I,
после соединения Русских армий:
«Ваше Величество, мы вместе. Армии наши слабее неприятеля числом, но усердием, желанием сразиться, даже самим озлоблением, соделываемся не менее сильными…
Государь! Нужно единоначалие…
Государь! Ты мне прощаешь смелость в изречении правды!»{186}
Правда
«…Оправдайте своими поступками мнение, которое имеет о вас целый свет. Да познают враги, на что народ наш способен. Не посрамите Земли Русской!
Любовь к Отечеству, ненависть к врагам и мщение будут единственным предметом наших движений»{187}.
По свидетельству современника, это воззвание военного министра «было читано по всей губернии по церквам… и по важности предмета имело сильное впечатление на умы жителей… Вскоре после обнародования такового приглашения поселяне уездов Смоленской и Московской губерний взялись за оружие добровольно и поражали с неустрашимостью многочисленные толпы неприятельские…»{188}
Ф.Н. Глинка, прочитав воззвание М.Б. Барклая-де-Толли, написал в «Письмах русского офицера»:
«Вооружайтесь все, вооружайся всяк, кто только может, гласит, наконец, главнокомандующий в последней прокламации своей. Итак, народная война»{189}.
Некоторые историки Отечественной войны 1812 года считают М.Б. Барклая-де-Толли также и инициатором создания первого армейского партизанского отряда в составе трех казачьих и двух полков регулярной кавалерии под общим командованием генерал-майора Ф.Ф. Винценгероде. 21 июля он отправил его на Петербургскую дорогу.
Есть, правда, сомнение: получил ли при этом отряд партизанское задание или был призван прикрывать Петербургское направление, как в свое время и корпус П.Х. Витгенштейна, выделенный из состава 1-й армии для прикрытия северной столицы.
Ни военный министр Барклай-де-Толли, ни князь Багратион, по мнению Ермолова, на роль главнокомандующего не годились: один был слишком осторожен и не имел авторитета в армии, другой — безрассудно отважен при наличии, однако, многих неоспоримых достоинств — усердие в защите Отечества, великодушие в поступках, склонность к принятию разумных предложений. «Но не весьма частые примеры добровольного подчинения» сводили к нулю эти достоинства{190}.
Обстановка в армии накалилась до предела, чему немало способствовал один случай, к которому оказались причастными казаки атамана Матвея Ивановича Платова…
25 июля состоялся военный совет, который почти единодушно высказался за наступление в направлении на Рудню, где предполагалось прорвать центр французской армии, разъединить ее на части и нанести каждой из них максимально ощутимый урон до того, как они успеют сосредоточиться.
Из Витебска к Смоленску вели три дороги: одна — через Поречье, другая — через Рудню, третья — через город Красный. По какой из них пойдет неприятель? Вот вопрос, над которым мучительно думали генералы, принимая решение о переходе в наступление.
Багратион считал наиболее вероятным красненское направление, позволявшее Наполеону, совершив обход, отрезать русским путь отступления на Москву, и не ошибся. Барклай-де-Толли, получивший неверные разведывательные данные о сосредоточении французов у Поречья, сделал вывод, что противник собирается обойти его правый фланг. Чтобы исключить эту опасность, он выдвинул туда свою 1-ю армию, а 2-ю отправил к селению Приказ-Выдра на Рудненскую дорогу, рассчитывая, что в случае необходимости она будет его подкреплять.
М.И. Платова забыли предупредить об этих перемещениях, и он продолжал идти по дороге на Рудню, но уже не впереди главных сил, как намечалось по диспозиции, а сам по себе, выдвинув в авангард бригаду генерал-майора В.Т. Денисова в составе двух казачьих полков. Результатом явилась впечатляющая победа донцов над дивизией О.Ф. Себастиани у Молева Болота. В этом бою неприятель потерял не менее половины личного состава.
В бою у Молева Болота казаки захватили документы, принадлежавшие генералу Себастиани, из которых стало ясно, что французскому командованию известен план наступления русских главных сил к Рудне. Осведомленность противника свидетельствовала о том, что он имеет шпиона в штабе 1-й Западной армии. Подозрения пали на Людвига Адольфа Вольцогена. Был ли он тайным осведомителем Наполеона, неизвестно, но Ермолов донес до нас содержание любопытного разговора, который состоялся у него тогда с Платовым.
— Мои казаки взяли в плен одного унтера, бывшего ординарцем при полковнике, — начал Матвей Иванович, — и тот сказал, что видел два дня сряду приезжавшего в польский лагерь под Смоленском нашего офицера в больших серебряных эполетах, который говорил о числе наших войск и весьма невыгодно от зывался о наших генералах.
Разговорились они «и о других, не совсем благонадежных и совершенно бесполезных людях, осаждавших Главную квартиру, и, между прочим, о флигель адъютанте полковнике Вольцогене, к которому замечена была особенная привязанность главнокомандующего». И Платов, находившийся «в веселом расположении ума», посоветовал Ермолову:
— Вот, брат, как надобно поступить. Дай мысль поручить Вольцогену обозрение неприятельской армии и направь его на меня, а там уж мое дело, как разлучить немцев. Я дам полков нику провожатых, которые так покажут ему французов, что в другой раз он их уже не увидит.
Платов рассмеялся, довольный, потом продолжил свой рассказ:
— Я, Алексей Петрович, знаю и других, достойных таких же почестей. Не мешало бы, к примеру, и князю Багратиону прислать ко мне господина Жамбара, служащего при графе Сен-При, в распоряжения которого он вмешивается.