Генерал Ермолов
Шрифт:
Два родных брата Дениса Давыдова в рядах боевых офицеров готовились принять участие в сражении.
— Мы будем биться, как львы, потому что в нас — надежда, в нас — защита любезного Отечества… — глухим, низким голосом отвечал Ермолов. — Мы можем быть несчастливы. Но мы русские, и в несчастье победа будет одинаково гибельна для врага! — Он с горькой нежностью посмотрел на двоюродного брата, почитая ею идущим на верную смерть, и попросил: — Расскажи же поскорее о подробностях нового твоего назначения. Я каждую минуту жду адъютанта с вызовом к Михаилу Богдановичу…
Ермолов и с прибытием Кутузова оставался в должности начальника главного штаба 1-й армии и теперь имел, во своим расчетам, всею полчаса времени на проводы.
Давыдов приподнялся на локте и с гусарской беспечностью проговорил:
— Иду на злодеев с малой горсткой! Вчера вечером князь Багратион вызвал меня и объявил: «Светлейший согласился послать для пробы одну партию в тыл французской армии. Но, полагая успех предприятия сомнительным, назначает только пятьдесят гусар и сто пятьдесят казаков.
Он хочет, чтобы ты сам взялся за это дело». Я отвечал:
«Я бы стыдился, князь, предложить опасное предприятие и уступить исполнение его другому. Вы сами знаете, я готов на все. Надо принести пользу — вот главное, а для пользы людей мало!» — «Он более не дает». «Если так, — говорю я, — то иду с этим числом. Авось открою путь большим отрядам!» «Я этого от тебя и ожидал, — сказал князь Петр Иванович и добавил: — Впрочем, между нами, чего светлейший так опасается? Стоит ли торговаться несколькими сотнями людей, когда дело идет о том, что в случае удачи ты можешь разорить у неприятеля и заведенпя, и подвозы, столь для него необходимые? А в случае неудачи — лпшиться горсти людей…»
— В том числе и своей собственной головы, — бросил Ермолов.
— Да ведь ты не хуже моего знаешь, Алексей Петрович, что война не для того, чтобы целоваться! — мгновенно ответил Давыдов своим высоким, резким голосом. — Но слушай. «Верьте, князь, — объясняю я ему, — клянусь честью, что отряд будет цел. Для сего нужны только при отважности в залетах решительность в крутых случаях и неусыпность на привалах и ночлегах. За это я ручаюсь…
Только, повторяю, людей мало. Дайте мне тысячу казаков, и вы увидите, что будет». «Я бы тебе дал с первого разу три тысячи, ибо не люблю ощупью дела делать. Но об этом нечего и говорить. Светлейший сам назначил силу отряда — надо повиноваться!..»
— Ах, князь Петр Иванович! Лев с орлиным сердцем! — воскликнул Ермолов. — Узнаю любимца русского солдата!
— Тогда Багратион, — продолжал Денис Давыдов, — сел писать и написал мне собственною рукою инструкцию, а также письма к командиру Ахтырского гусарского полка Васильчикову и генералу Карпову. Одному — чтобы назначил мне лучших гусар, а другому — казаков. Спросил: имею ли карту Смоленской губернии. У меня ее не было. Он дал мне свою и, благословя меня, сказал: «Ну с богом! Я на тебя надеюсь!»
Давыдов поднялся, вынул из-за обшлага два документа и подал их Ермолову. То были карта Смоленской губернии, Юхновского уезда, вычерченная от руки, и Инструкция Ахтырского гусарского полка подполковнику Давыдову, в которой значилось:
«Предписываю Вам предпринять все меры беспокоить неприятеля со стороны нашего левого фланга и стараться забирать их фуражиров не с фланга его, а в середину и в зад, расстроивать его обозы, парки, ломать переправы и отнимать все способы. Словом сказать, я уверен, что, сделав Вам такую важную доверенность, Вы почтитесь доказать Вашу расторопность и усердие и тем оправдаете мою к Вам доверенность и выбор. Впрочем, как и на словах я Вам делал мои приказания, Вам должно только меня обо всем рапортовать, а более никого. Рапорты же Ваши присылать ко мне тогда, когда будет удобный иметь случай.
О движениях же Ваших никому не должно ведать, и старайтесь иметь в самой непроницаемой тайности. Что же касается до продовольствия команды Вашей, Вы должны иметь сами о пей попечение.
Генерал от инфантерии кн. Багратион».
Ни Денис Давыдов, ни Ермолов, читавший инструкцию, не подозревали, что то была последняя служебная бумага, подписанная Багратионом.
Со вступлением в Смоленскую губернию Наполеон очутился в безлюдной пустыне.
В понятии французов и их союзников только Смоленск составлял рубеж, где кончалась Польша и начиналась Россия. Поэтому, переступив за Смоленск, они почитали себя на земле неприятельской, полагая насильственные поступки позволительными и предаваясь всяческим неистовствам. На своем пути они ничего не щадили, грабили и жгли. Подле изб раскладывали бивачные огни и не гасили их, подымаясь с ночлегов. Дома и биваки загорались, пламя распространялось по селениям и городам. Огонь разводился часто единственно из удовольствия вредить; неприятель не оставлял за собою ничего, кроме пепла, в отмщение за то, что нигде не находил жителей. Беспорядков никто не прекращал, и солдаты предавались им, как будто имея на то разрешение начальства. В церквах помещались без разбора люди, лошади, обозы…
В Гжатске Наполеон узнал о прибытии в русскую армию Кутузова. Уверенный, что пробил час решающей битвы, он остановился на два дня для подготовки к ней.
22 августа Наполеон выступил из сожженного собственными солдатами Гжатска, имея на левом крыле корпус Евгения Богарнэ и корпус Понятовского на правом; остальные войска следовали столбовой дорогой за авангардом, состоявшим под начальством Мюрата. 23 числа Мюрат атаковал у села Гриднева, в пятнадцати верстах от Бородина, русский арьергард, которым командовал Коновиицын.
Коновницын долго не уступал ни шагу, пока под вечер корпус Богарнэ не показался на его правом крыле. Тогда, пользуясь темнотой, он отошел к Колоцкому монастырю.
На следующее утро французы продолжили наступление.
Но их движению преграждал редут при Шевардине. Оборона выдвинутого вперед укрепления не имела бы смысла, если бы Кутузов не нуждался в том, чтобы выиграть время для завершения инженерных работ, которые велись на позиции.
Неприятель шел новой Смоленской дорогой и полями тремя колоннами. Часа в два пополудни французы начали переходить реку Колочу у Фомкнпа и Валуева и наступать на редут. Корпус Понятовского следовал туда же от Ельни.
Шевардияский редут оборонялся войсками 2-й армии под начальством генерал-лейтенанта Горчакова. Надо было защищать большой курган, где расположилась 12-пушечпая батарея, справа — деревню Шевардино и слева — лес близь Старой Смоленской дороги. Против 27 дивизии Неверовского, пяти гренадерских и двух драгунских полков Наполеон бросил корпус Пэнятовского, кавалерию Мюрата и три дивизии корпуса Даву.
Дело началось с сильнейшей яростью. Редут и стоявшие в обороне войска были засыпаны ядрами, гранатами, картечью, пулями. Неприятель ломил всеми силами, гул пушек был беспрерывный, дым их мешался с дымом пожаров, и вся окрестность была как в тумане. Всего на редут двинулось около 30 тысяч пехоты, 10 тысяч конницы и обрушился огонь 186 орудий. Французские колонны горвались в укрепление, по торжество их было непродолжительным. Гренадерские полки, имея впереди священников в облачении, с крестом в руке, встретили неприятеля.