Генерал Ермолов
Шрифт:
— Абдул-Вахаб щедр. Подарил моей жене сразу двух хороших лошадей. За полгода осады мы лишились многого, в том числе и скота, но... как же, о Аллах всемогущий, медлительна моя жена! — негодовал Абубакар.
— В любом случае, ваше сиятельство, надо обождать. Пусть пушкари выкатятся из леса, пусть нас своими признают, — убеждал его Фёдор. — Не то, неровен час, обидят сгоряча.
— А я знаю, где ты ночуешь и с кем, — не унималась Сюйду. — Если будешь оставаться непочтительным ко мне — всем расскажу, опозорю на весь свет!
— Ой!
Сюйду, надув губы, смотрела на казака. Светло-зелёные глаза её блистали слезинками гнева.
— Я знаю много секретов...
— Раскрой лишь один и обещаю: не стану более величать «твоим величеством».
Этого Сюйду вынести не смогла.
— Скажи же, скажи, какой секрет ты хочешь знать? — сказала она, сердито притопнув ножкой.
— Скажи, Сюйду-ханум, который год пошёл нынче твоей почтенной матери?
Абубакар хохотал так, что хвоя густым водопадом посыпалась им на головы.
— Ох и развеселил ты меня, казак, — владетель Коби едва дышал. — С тех пор, как поганец Йовта вторгся в мой край, я ни разу так не смеялся. Ну скажи же мне, зачем тебе знать года моей жены?
— Чтобы большее удовольствие получать от лицезрения её красоты. Смотришь, дивишься и думаешь себе: а вдруг есть места на свете, где нет ни старости, ни хвори, ни смерти.
— Ты храбрый воин и умный! — Абубакар хлопнул казака по плечу. — Ты преодолел много невзгод, спасая мою единственную дочь, и тебе я открою страшную тайну. Моя жена, Этэри-ханум, так любит наряды, украшения, благовония и лошадей, что ей от роду только шестнадцать лет и есть. Не более!
Тем временем войсковой обоз вышел из сосновой рощи на склан пологого холма. Тяжеловозы, упираясь мощными ногами, сходили вниз по склону, за ними следом катились орудийные лафеты. Канониры шагали рядом.
Словно обезумев, Фёдор вскочил в седло, сорвал с головы папаху, помчался навстречу, истошно вопя. За спиной он слышал дробный топот Чиагаран и приглушённые стоны Мажита. Только её лёгкие копытца могли стучать по земной тверди, как барабанные палочки по коже барабана. Грамотей что-то вяло верещал, свежий ветерок уносил его слова прочь. Мажит был испуган, но не отставал.
— Ребята-а-а-а-а! Я свой! Князья Коби со мной! Я свой!
Наперерез ему из рощи выскочил верховой. Он мчался во весь опор. Синий мундир, фуражка, офицерские сапоги, пистолет зажат в обтянутой перчаткой ладони.
— Не стреляй! — орал Фёдор. — Я сво-о-ой!
Оставив Митрофанию в покое, казак выхватил Волчка так, на всякий случай, для острастки. Нахчийский клинок покоился в ножнах. Офицер выстрелил. Пуля ушла в белый свет где-то над головой казака.
— Не стреляйте, братцы! Я сво-о-ой! — орал Фёдор, и Соколик, слыша его крик, все быстрей перебирал стройными ногами, ускоряя бег. Наконец они съехались. В руке офицера блеснуло обнажённое лезвие шашки.
«Ишь ты, горда!» — успел подумать
— Стой, Соколик! — скомандовал казак, выбирая поводья.
Он вернулся назад, к поднимающемуся с земли офицеру. За спиной, со стороны приближающегося обоза, он слышал топот и отборнейшую матерную брань. Слёзы застили белый свет. Фёдор вылетел из седла, тыльной стороной ладони размазывая по лицу предательскую влагу.
— Я свой! — он отбросил в сторону Волчка, отпустил повод, и Соколик трусил следом за ним, гремя стременами.
Офицер сидел на земле, прикрывая окровавленной ладонью нижнюю часть лица. Совсем молодой, мальчишка, в новом мундире и сапогах, с кинжалом на ремённой портупее.
«А ножны-то совсем новые. Ишь, как блестят!» — заметил Фёдор.
Офицер, левой рукой прикрывая разбитое лицо, левой выхватил кинжал из ножен.
— А кинжал-то у вас работы мастера Дуски! — обрадовался Фёдор. — Хороший кинжал и денег, видать, немалых стоил! А вот ядра для пушек вы напрасно у них покупали. Барахло у них ядра. Только шипят, не взрываются.
Офицер вложил клинок в ножны, отнял от лица ладонь, спросил коротко:
— Кто таков? Ты ведь не чечен?
Фёдор выудил из-за пазухи надёжно сберегаемый пропуск. Подал офицеру.
— «Не тронь его. Ермолов», — прочитал офицер. Перепачканное кровью и грязью лицо его украсилось озорной улыбкой. — По поручению следуешь? Специальное задание получил. Понятно... А это что за дохляк?
— Мажит из Акки. Он толмачом при мне... И так помогает... А я — казак Гребенского полка Фёдор Туроверов.
— Разведчики, значит... Угу... — офицер вернул пропуск Фёдору. Утренний ветерок играл его белокурыми кудрями. Офицер был высок ростом, худощав и статен, не носил ни усов, ни бороды. На его загорелом, по-юношески округлом лице блистали огромные фиалковые очи. Даже боль в разбитом ножнами Волчка носу и выбитые зубы не смогли изгнать с этого лица озорную улыбку.
Соколик настороженно смотрел на чужака, то и дело сгибая переднюю ногу, будто пытаясь показать врагу какие острые у него копыта.
— Ты коня-то придержи, казак. Мне и без того знатно досталось. Не хочу, чтоб твой росинант довершил мои горести, стукнув промеж глаз копытом! Ты орал про Коби или мне послышалось?
— Правители Коби с нами. Его превосходительство, Абубакар и Этэри-ханум.
— Я смотрю, ты прижился среди басурман. Ишь ты: «его превосходительство Абубакар!».
Офицер поднялся на ноги, отряхнул китель. Белоснежнейшим платком отёр кровавую грязь с лица.
— Капитан Переверзев, — представил он. Немного поразмыслив, добавил: — Михаил Петрович... тащу батарею и обоз от самого Тифлиса. В Грозную боеприпасы надобно доставить, а этот чёрт Йовта дорогу перегородил. Возле Коби и сцепились.