Генерал-фельдмаршал Голицын
Шрифт:
Мартинович не препятствовал врожденному любопытству знатных московитов, а с иными, к примеру со старшим по возрасту стольником Петром Андреевичем Толстым и вновь прибывшим Дмитрием Михайловичем, даже сдружился.
Петр Толстой в свои пятьдесят три года оказался самым прилежным учеником в корабельной и навигацкой науке. Мартинович, конечно, понимал, что по возрасту Толстой вряд ли станет добрым моряком и корабелом и что за прилежностью этого ученика скрыт свой особый расчет. И такой расчет и впрямь был у хитрюги Петра Андреевича. Кто-кто, а уж он-то непременно хотел сдать экзамен самому царю и поразить Петра своими познаниями в корабельном и навигацком искусстве. Старому стольнику приходилось замаливать перед Петром I прошлые грехи. Ведь он поддержал в 1682 году партию Милославских и царевну Софью против Петра! Вот почему Толстой уже в таком почтенном возрасте добровольно определился в навигацкую науку и отправился в Венецию. Из Венеции Петр Андреевич совершил морские путешествия в Далмацию и Южную Италию и привез отовсюду добрые аттестаты не токмо от разных капитанов! Даже сам венецианский дож Морозини дал ему похвальную грамоту. Цели своей великий хитрец достиг, доверие царя полностью возвернул и вскоре после возвращения в Россию был назначен послом в Константинополь, где проявил себя ловким и толковым дипломатом.
В Италию же пришлось ему еще раз вернуться, когда он был отправлен Петром I поймать и привезти беглого царевича Алексея [17] . И сию миссию Толстой завершил успешно: царевича из Неаполя; где тот укрывался от царского гнева, убедил вернуться обратно и самолично доставил в Москву, за что и был определен царем начальником страшной Тайной канцелярии.
А вот князь Дмитрий Голицын явился в Венецию совсем с иными помыслами. Перед царем он был чист и в Италию отправился не ради карьеры, а ради света знаний и науки. Притом куда боле корабельного и навигацкого искусства тридцатидвухлетнего стольника интересовали науки политичные, связанные с историей и устройством различных государств. Об этом он прямо заявил Мартиновичу, и правдивость сия далматинцу понравилась, поскольку и сам Марко увлекался политикой. В знаменитой библиотеке Сансовино Мартинович познакомил русского князя с богатейшим собранием, где хранилось тринадцать тысяч рукописей и полмиллиона книг, свозил на остров Кипарисов, где в монастыре бенедиктинцев тоже имелась знатная библиотека, провел по всем книжным лавкам Венеции, указал, где можно купить труды хитроумного и злого лукавца Макиавелли и памфлеты злоязычного Боккалини, работы основоположника международного права Гуго Гроция и исторические сочинения немца Пуффендорфа. В своей личной библиотеке Мартинович показал князю и заветное: книгу венецианца Орбина «История славян». При этом сказал, что не случайно, князь, в Венеции интересуются историческими судьбами славянских народов, ведь добрая половина населения Венецианской республики состоит из славян, густо населяющих Истрию и Далмацию, адриатические владения Венеции.
17
Алексей Петрович (1690–1718) — русский царевич, сын Петра I. Безвольный и нерешительный, он стал участником оппозиции реформам Петра I. Бежал за границу, был возвращен и осужден на казнь. Умер в тюрьме.
— По мнению Орбина, Иафет, сын Ноя, который предназначен быть воином и царем, и есть истинный прародитель нас, славян! А о славянах-россах первое упоминание есть уже у понтийского царя Митридата [18] ! — учил Мартинович князя Дмитрия.
Летом он взял Голицына на свою родину в городок Бока Катаро. Они плыли на небольшой фелюге. Кроме князя Дмитрия, Марко взял с собой еще Несколько волонтеров-московитов. По пути все немало дивились красивейшим далматинским городам: Рагузе, Дубровнику, Катаро. Вроде бы владения Венеции, но итальянский язык здесь почти не слышен — все вокруг говорят по-славянски, а сербская речь быстро усваивалась московитами.
18
Митридат VI Евпатор (132–63 до н. э.) — царь Понта. Вел борьбу со скифами; подавил восстание Савмака в Боспорском царстве. Подчинил все побережье Черного моря. В войнах с Римом был побежден и покончил с собой.
По улицам Катаро разгуливали спустившиеся с гор черногорцы — высокие, крепкие, черноусые, с пистолями и кинжалами за цветными полами.
— Это цвет южного славянства, князь, настоящие воины, которые так и не покорились турецкому султану. А моя родная Сербия, увы, ныне лежит под владычеством турок-османов. И только единоверная Россия, полагаю, вызволит ее из турецкой неволи, — поведал Мартинович князю Дмитрию свои заветные думы. И впоследствии, когда Голицын двадцать лет сидел генерал-губернатором в Киеве и сторожил южную границу от татар и турок, он часто вспоминал слова Мартиновича, что отныне судьба всех славян связана с Россией.
Из Италии Дмитрий Михайлович вывез не только богатые ткани и разноцветное стекло, но прежде всего книги, купленные по совету Мартиновича, написанные по-латыни, италиански и сербски. Впоследствии в Киеве по губернаторскому приказу ученики Киево-Могилянской академии перевели их на русский язык. Останавливаясь у брата в Киеве или бывая в общем подмосковном имении Архангельском, читал эти рукописи и молодой офицер-семеновец Михайло Голицын.
По пути во Флоренцию иезуит Вольф окончательно уверился, что в глубине души Борис Петрович уже состоявшийся католик, и если не переходит окончательно в истинную веру, то только из опаски гнева московского патриарха Адриана.
— Поверьте, монсеньор, этот русский боярин уже наш, недаром он даже разрешил своему секретарю Алексею Курбатову по полному нашему обряду перейти в католичество! — доложил Вольф кардиналу Оттобани, прибывшему во Флоренцию встречать знатного русского вельможу.
Оттобани проверил сей вывод. При встрече с Шереметевым он показал боярину редкий документ — подлинный акт Флорентийского собора о воссоединении Восточной православной и Западной католической церквей. Собор во Флоренции был созван вскоре после падения Константинополя, взятого в 1453 году турками. Приглашенные на собор восточные иерархи во главе с константинопольским патриархом, пребывая в растерянности после падения Византийской империи, дружно подписали Флорентийский акт о соединении Восточной и Западной церкви. Правда, на востоке Европы имелось новое царство — Московия, в котором православная вера осталась незыблемой, и посему Флорентийский акт остался на бумаге, но сама мысль о подчинении Православной Церкви святому римскому престолу не оставляла Ватикан. Недаром в Риме был открыт коллегиум святого Григория, призванный готовить пастырей для Восточной Европы. Польское папство сумело с помощью тех пастырей насадить унию в Западной Украине и Белоруссии, и единственным бастионом православия оставалась Россия. После того как не удалось насадить униатство в Москве в Смутное время при Лжедмитрии I, отцы иезуиты порешили действовать подкопом, рассчитывая распространить католицизм, как то уже было в Великом княжестве Литовском, сперва среди бояр и высшей знати, а потом уже ввести униатство во всей Московии.
Оттого кардинал Оттобани с восторгом доносил в Рим, что Шереметев с благоговением целовал листы. Флорентийского акта и творил перед ним земное поклонение. Еще более убедило кардинала в прилежании боярина к католицизму то, что боярин попросил снять копии с акта Флорентийского собора и обещал доставить копии в Москву, где познакомить с ними самого царя и всех больших вельмож.
На самом же деле Борис Петрович охотно изображал тайную ревность к католической вере по прямому поручению Петра I, стремившегося всячески расположить к себе римский прёстол. И царю, и его боярам было ведомо, что Римский Папа благословил Лигу империи, Венеции и Речи Посполитой на борьбу супротив турок, отчего Лига и стала именоваться Священной. Сохранить папское благословление и должен был Шереметев.
Впрочем, занимался боярин во Флоренции и делами вполне светскими.
Через Гваскони он был представлен последнему великому герцогу Тосканскому из рода Медичи, Джану Гастоне, толстому весельчаку, любителю хорошо поесть и выпить.
— Вы и не поверите, синьор, как угождает моему чреву лукавец Гваскони, доставляя из Архангельска красную и черную икру и красную соленую рыбку. Забыл, как она называется?
— Семушка, ваше высочество, семушка! — весело сообщил Гваскони, служивший переводчиком во время герцогской аудиенции.
— Ах да, семушка, семушка! — Герцог плотоядно облизнулся, зная, что Гваскони привез во Флоренцию не только боярина, но и целый обоз с московским товаром.
За обедом речь пошла прежде всего о выгодной коммерции. Герцог просил Шереметева, дабы царь сохранил за купеческим домом Гваскони рыбный подряд, а в обмен Флорентийская академия искусств готова принять московских учеников, буде такие найдутся.
Встреча с великим герцогом закончилась таким развесельем, что Борис Петрович плохо помнил, как на другой день выехал со своей свитой на римскую дорогу.
Любезный Оттобани отстал, но в Риме на место сего кардинала к боярину был приставлен другой наставник, кардинал Скадье. Борис Петрович сразу объявил Скадье, что прежде всего он хочет осмотреть в Риме все святыни вечного города, и в первую очередь поклониться гробнице святых Петра и Павла, а также испросить аудиенции у его святейшества Римского Папы Иннокентия XII.
Кардинал Скадье тоже был поражен открытым расположением боярина к католической вере и в своем донесении специально отметил, что этот русский вельможа показал столь почтительную преданность его святейшеству и обнаружил чувства столь необычной любви к святой нашей Церкви, что конечно же он заслужил аудиенцию, дабы еще более возросло в его сердце желание стать в Московии просвещенным светом истинной веры.