Генерал-фельдмаршал Голицын
Шрифт:
Само собой, посольским приказом был дан боярину и тайный наказ — определить силы мальтийцев, и особливо выучку и боеспособность мальтийского флота. В Москве, конечно, знали, что Мальта в составе Священной лиги тоже воюет с султаном и его вассалами: алжирским беем и правителем Туниса, но представления о силах рыцарского ордена и численности его флота были самые туманные, поскольку еще ни один русский посланец не заглядывал пока на далекий остров. Боярин должен был развеять сей туман и завязать с орденом прямые отношения. С Римским Папой тоже надобно было говорить о союзе, но о союзе духовном, супротив басурманской веры.
Помимо этих явных и тайных поручений у Петра имелась, по-видимому, и еще одна причина отправить боярина в дальний вояж. Об этом прямо доносил в Вену имперский посланец в Москве Иоганн Корб. Пронырливый австриец дознался, что когда Петр I перед своим отъездом в марте 1697 года в европейские страны вопросил в Думе бояр, на кого оставить Москву, то один из бояр, глава Аптекарского приказа князь Яков Одоевский, ответил честно и прямо: «Ежели на кого Москву, царь, и оставить, то токмо на такого великого воина и знатного боярина, как Борис Петрович Шереметев». Сие вызвало у царя нежданный гнев, и Петр даже закричал: «Так, значит, и ты с ними?!» Остальные бояре молчали в великом страхе, потому как ведали, что когда царь кричит «с ними», он указывает на только что казненных заговорщиков «Цыклера сотоварищи».
Петру крепко запало в память, что на дыбе полковник Цыклер выдал самое потаенное: после убийства Петра посадить на царский трон Шереметева уже за то, что его стрельцы и все войско любят боле всех бояр!
И хотя Борис Петрович о заговоре Цыклера и во сне не ведал, а сидел мирно и тихо в Белгороде, оберегая южные рубежи, уже одно присутствие невольного претендента на трон показалось опасным, и было решено отправить Шереметева, от греха подальше, на далекую Мальту.
Править же Москвой по своем отъезде Петр, поручил триумвирату: своему родному дяде Льву Кирилловичу Нарышкину, тихому боярину Стрешневу и грозному князю-кесарю Федору Юрьевичу Ромодановскому.
Получив царское повеление, Борис Петрович неспешно стал собираться в дальнюю дорогу. Прежде всего дал распоряжение приказчикам своих богатых вотчин выслать ему на дорогу 25 тысяч рублей — в путь боярин отправлялся на собственный кошт! Правда, из Посольского приказа Шереметеву выдали богатые подарки — меха соболиные и горностаевые — для вручения оных новому королю Речи Посполитой Августу, императору Леопольду и Римскому Папе Иннокентию — аудиенции у всех этих знатных боярин должен был получить по пути на Мальту.
С большим разбором боярин подобрал себе свиту: помимо нескольких дворян взял тридцать холопов, один из которых, Алексей Курбатов, по своей учености не уступал дьякам Посольского приказа: писал по-латыни, ведал польский, немецкий и итальянский языки. Курбатова Борис Петрович и определил в секретари своего небольшого посольства.
С не меньшим тщанием, чем людей, Борис Петрович, завзятый конник, отобрал добрых верховых и дорожных лошадей, позаботился о починке венской кареты, приобретенной еще во время своего первого посольства к королю Яну Собесскому и императорскому двору в Вену десять лет назад.
И только в конце июня 1697 года боярский поезд неспешно тронулся из Москвы. Первая остановка была в Коломенской, что в семи верстах от Москвы. Здесь стояли три дня, поджидали телеги с царскими дарами для монархов, которых должен был посетить боярин. Сюда же прибыл и стольник Дмитрий Голицын, направлявшийся на учебу в Венецию. Ехать решили вместе. Борис Петрович был рад попутчику. Князь Дмитрий Михайлович был старинного рода, учтив, обходителен и набожен.
Хотя стольнику стукнуло тридцать два года и был он женат и имел двух сыновей, но в Венецию отправился не по царскому принуждению, а своей волей: посмотреть далекие страны, приобрести новые знания.
Их отцы, Шереметев Петр Васильевич Большой и курский воевода Михайло Голицын, вместе служили когда-то на южных рубежах, вместе ходили в Чигиринские походы, так что сынам было о чем поговорить и что вспомнить в дороге.
До польского рубежа ехали с приятством: часто останавливались, разбивали шатры, ходили даже на охоту, в Киеве посетили все святые места. Борис Петрович охотно показывал город своей молодости спутнику, а Дмитрий Михайлович внимательно слушал своего старшего попутчика, запоминал, предчувствовал, что в скором времени по царской воле осесть ему почти на целых двадцать лет киевским генерал-губернатором. Но по выезде из Киева и пересечении польского рубежа приятное путешествие обернулось опасной дорогой. В Речи Посполитой все еще царила смута, связанная с только что минувшим бескоролевьем, когда на польский престол явились два претендента: кюрфюрст Саксонии Август и французский принц Конти.
В конце концов Август явился в Польшу с двадцатитысячным войском и силой сел на королевский престол при поддержке Австрии и России. «Петр Алексеевич в сикурс оному Августу собрал на польском рубеже целое войско, понеже Август все еще сидит на троне не прочно и по всей Речи Посполитой шляются еще отряды сторонников французского принца! — задумчиво говорил боярин. — Посему, Дмитрий Михайлович, дабы нас не схватили конфедераты, поедем дале инкогнито. Я назовусь ротмистром Романом, а ты станешь капитаном Стасом. При случае скажем, что возвращаемся, мол, мы со своим отрядом с турецкого рубежа в Краков».
На том путники и порешили. Слуг переодели в закупленное еще в Киеве польское платье, да и сами вырядились знатными панами. Так инкогнито и сумели добраться до Львова, где, по слухам, власть попеременно держали то сторонники Августа Саксонского, то приверженцы партии принца Конти. Прежде чем въехать в город, остановились в пригороде Подзамче на широком подворье «Конь». Конная ярмарка уже отшумела, и широкое подворье пустовало. Борис Петрович останавливался здесь еще десять лет назад, когда ездил с посольством к королю Яну Собесскому. Хозяин, толстый, приземистый, багроволицый пан Бутята с седыми висками, сразу узнал своего давнего щедрого постояльца и принял московитов радушно: боярину и князю отвели лучшие горницы, челядь разместили в мазанках, лошадям в конюшне дали отборное зерно.
Хозяин накрыл Шереметеву и Голицыну ужин в отдельной столовой зале, челядь же кормили в корчме. До этого на всех постоялых дворах боярин соблюдал инкогнито: ел наравне со своими гайдуками, что ему изрядно надоело. Перед старинным знакомцем Бутятой Шереметеву нечего было скрывать свое боярское звание, да и расспросить его следовало по-тихому: какая же нынче власть в граде Львове — саксонская или французская?
— Вчера еще стоял в городе коронный гетман Любомирский со своим войском. А всем ведомо, что пан гетман держит сторону французского принца. Но на рассвете поднялась великая стрельба, и в город вошли саксы. Ждем их и здесь, в Подзамче. Я уже приказал укрыть в погребе бочонки доброго токая — известно, что саксы, как их король Август, отменные выпивохи… — охотно сообщил новости словоохотливый хозяин, сам ухаживавший за дорогими — гостями.