Генерал-фельдмаршал Голицын

Десятсков Станислав Германович

— Ничего не поделаешь, придется отправиться к гетману Мазепе на поклон! — решил Борис Петрович и в начале мая отправился в гетманскую столицу Батурин.

Невзрачная крепостца, которой был этот городок на Сейме при прежнем гетмане Самойловиче, за время правления Мазепы полностью преобразилась. Опытным взглядом военного человека Борис Петрович отметил и новый вал с крутыми раскатами, с коих смотрели жерла десятков пушек, глубокий ров, наполненный весенней водою, стоящий в городе каменный замок пана гетмана.

«И против кого пан Мазепа сию фортецию возводит? — не без тревоги вопросил себя Борис Петрович. — Если он супротив татар так вооружается, то напрасно: легкоконная конница такой глубокий ров никогда не перескочит, а турки держат свое войско ой как далеко от Батурина».

И пока боярин ждал, что перед ним опустят подъемный мост, в голову невольно лезли разные мысли о тайных сношениях Мазепы с польским панством.

Как воевода белгородского разряда, Борис Петрович ведал о всех делах на гетманщине. Знал он и то, что Мазепа был в молодые годы покоевым дворянином польского короля Яна Казимира и сам звался тогда не Иваном, а Яном Мазепой. Служба его королю была вельми угодна, да по молодости лет впал королевский покоевый в грешный блуд с одной знатной пани. А Речь Посполитая, дело известное, была республикой знатной шляхты. И муж знатной пани, невзирая на близость Мазепы к самому королю, перехватил своего обидчика на пустынном шляху, приказал слугам раздеть Мазепу догола, вымазать дегтем и привязать к конскому хвосту.

А затем так огрел лошадь, что та понесла голого королевского покоевого через кусты и буераки, так что весь он был исполосан и ободран, когда скинула его лошадь в случайном казацком таборе.

То был казачий разъезд правобережного гетмана Тетера, что воевал в союзе с турками и против Речи Посполитой. Так королевский покоевый и стал украинским казаком.

А понеже Мазепа выучился до того в коллегиуме иезуитов, писал латиницей, болтал по-немецки и по-польски, то ничего удивительного, что уже при гетмане Дорошенко он стал генеральным писарем Запорожского войска, Дорошенко даже посылал своего молодого писаря послом в Стамбул за турецкой подмогой и в Москву для тайных бесед. В Москве хитрый как лис Мазепа сумел показаться тогдашнему ближнему боярину Артамону Сергеевичу Матвееву [12] . Допущен он был и к царю Алексею Михайловичу, и с царскими грамотами, зовущими Дорошенко перейти, под высокую царскую руку, Мазепа был снова отправлен на Правобережную Украину. Но ехать прямо к Дорошенко Мазепа побоялся и переметнулся к Левобережному гетману Самойловичу. Здесь снова он становится генеральным писарем, хотя предает и нового покровителя. В первом Крымском походе Мазепа вошел в доверие к Василию Голицыну и выложил ему удобную для фаворита лжу, — мол, именно по приказу Самойловича казаки подожгли степь и из-за этих великих пожаров вся голицынская рать и повернула назад.

12

Матвеев Артамон. Сергеевич (1625–82) — боярин, приближенный царя Алексея Михайловича. Участник подавления Московского восстания 1662 г. С 1671 г. руководитель российской дипломатии. С 1676 г. в опале. Возвращен в Москву в 1682 г., убит стрельцами.

В благодарность за эту услугу Василий Голицын спешно, прямо в воинском лагере, собирает казацкую раду, окружает ее стрельцами и заставляет избрать гетманом своего любимца. Став гетманом, Мазепа, с благословения Голицына, добивается ссылки своего недавнего благодетеля Самойловича в Сибирь.

Но через год, когда пало правление Софьи, Мазепа, ехавший в Москву с поздравлениями Василию Голицыну, поздравляет уже в Троицком монастыре царя Петра I. И что же, он так сумел расположить своей верноподданностью и ученостью молодого царя, что тот выдает Мазепе на правеж всех его супротивников на гетманщине.

Вот к какому человеку, предавшему уже по очереди одного короля и трех гетманов, ехал на совет Шереметев.

«Хорошо еще, что в Батурине стоит полк московских стрельцов», — размышлял Борис Петрович, Направляясь в гетманскую резиденцию.

Однако же у ворот во двор резиденции боярина остановили толсторожие здоровые сердюки из личной охраны Мазепы.

Борис Петрович у себя в Белграде был уже наслышан об этой гвардии гетмана, набираемой из всякого воинского сброда, промышлявшего на дорогах войны. Тут были и немецкие ландскнехты, и трансильванские мадьяры, но более всего было разорившейся польской шляхты. Ведь в глубине души и сам Иван Мазепа Все еще считал себя Яном Мазепой, и потаенной мечтой гетмана и близкой к нему старшины было жить по примеру великородного польского панства — Потоцких и Вишневецких, Сапег и Радзивиллов. И год от года Мазепа заводил польские порядки на гетманщине: раздавал щедрые маетности близкой старшине, обращая не только посполитых, но и вольных казаков в холопы самозваного панства, отдавая шинкарям-евреям в аренду весь винный откуп, тайно покровительствуя униатам и отцам иезуитам.

До Москвы о том доходили только слухи, в Белгороде Шереметев ведал о делах гетмана куда больше. Но кому ему было жаловаться, если Мазепа был в такой чести у молодого царя.

«Не надежен, ох не надежен бывший покоевый короля Яна Казимира!» — размышлял Борис Петрович, вступали гетманские покои. В молодые годы, когда отец Шереметева сидел воеводой в Киеве да и ходил во время своего первого посольства в Речь Посполитую, боярину часто доводилось бывать в домах польской знати, и опытный взгляд сразу отметил, что убранство гетманских покоев ничем не отличалось от дворцов Потоцких и Любомирских: шелковые драпри на окнах, дорогие французские гобелены на стенах, персидские ковры на полу. Только вот в святом углу висят православные иконы, а не деревянные католические распятия. «Но кто знает, может, за потайной дверцей кроется и униатская часовня!» — подумал Борис Петрович. Впрочем, боярин недаром побывал послом и у короля Яна Собесского, и у императора Леопольда. Шереметев был вежлив и обходителен и боярской спесью не наливался.

Мазепа сие оценил, да и лестно было ему, что такой высокородный боярин первым пожаловал к нему с поклоном. Приняли Шереметева с великой честью, но, когда перешли к делу, старый лис сразу обернулся волком.

Конечно, гетман согласился с Шереметевым, что надобно не идти прямо через степь на Крым, а взять поначалу турецкую крепость Кази-Кермень и еще три городка на Днепре возле Очакова.

— Я ведь и князю Василию Голицыну в пример древнего персидского царя Дария ставил — тот пошел степью на Крым, а потерял 80 тысяч войска!

— По Днепру идти куда сподручней — безводья нет, да и все пушки и тяжелые припасы в лодках можно сплавить! — соглашался Мазепа с Шереметевым. По когда боярин стал говорить, чтобы казацкая конница отбивала татарские наезды из Крыма, пока русские осаждают Кази-Кермень, гетман сразу встал на дыбы: — Я со своими казаками дале речки Самары не пойду. Мне и великий государь о чем пишет? Борони Украину. А твое войско с берега пусть дворянское ополчение охраняет. Что? Показать тебе царскую грамоту?

Борис Петрович только головой покачал — не мог же он признаться старому лису, что он-то, ближний боярин, никакой близости с царем не имел и в той доверительной переписке, которую имел с Петром гетман, он, командующий всем южным войском, не состоял.

Мазепа не без внутренней насмешки рассматривал покрасневшего от гнева боярина, но потом вдруг смилостивился и согласился двинуть свою конницу поближе к Крыму, прикрыть тыл шереметевского войска от набегов-татар.

— Ну спасибо, Иван Степанович, уважил! — Напоследок чувствительный боярин даже прижал Мазепу поближе к сердцу, трижды облобызал.

— Старому другу от меня всегда помощь будет! — важно сказал Мазепа, а про себя смеялся. Он-то знал от запорожцев, что крымский хан со стотысячной ордой уже переправился на правую сторону Днепра и пошел к Дунаю на соединение с турками. От Крыма русским никто уже не грозил, и казаки Мазепы могли спокойно ловить рыбешку в речке Коломаке.

* * *

После того как под Белгородом собрано было великое войско — в 120 тысяч, Борис Петрович отслужил в соборе торжественный молебен и на другой день двинулся в поход.