Генерал-фельдмаршал Голицын

Десятсков Станислав Германович

— Майская степь была усыпана дивными цветами, покрыта высокими травами, но русских сияющие майские дни не очень-то радовали — помнили еще, как загорелась степь в первом Крымском походе и войско Василия Голицына, так и не встретив ни одного татарского разъезда, вынуждено было от пожаров повернуть вспять.

Но на сей раз Бог миловал, и войско боярина беспрепятственно дошло до местечка Каменный Загон, что на Днепре. Здесь по высокой воде не торопясь переправили струги с провиантом, осадной артиллерией и тяжелыми воинскими припасами через пороги Днепра.

А ниже порогов стало переправляться и само войско Шереметева.

В переправе много помогли запорожские казаки на своих легких чайках, ходивших и на веслах, и под парусом. На этих чайках запорожцы в течение почти ста лет спускались вниз по Днепру и выходили в Черное море. Они легко уходили от тяжелых многопушечных османских кораблей, и все побережье Черного моря было открыто для их набегов. Но запорожцы не только грабили и поджигали — они освобождали из турецкого плена сотни невольников, в основном украинцев и русских, уведенных из пределов Московской державы крымцами на невольничьи рынки Кафы. Многие из освобожденных колодников записывались потом в запорожское войско, и от морских набегов войско не слабело, а еще более усиливалось.

Турецкие султаны пробовали было унять морские набеги запорожцев увещевательными грамотами.

Кошевой атаман Иван Гусак, помогавший русскому войску в переправе через Днепр, зачитал как-то Шереметеву последнюю увещевательную грамоту от султана Мухамеда IV. Грамота открывалась пышным султанским титулом: «Я, султан, сын Магомета, брат солнца и луны, внук и наместник Божий, владетель всех царств: Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, великого и малого Египта; царь над царями, необыкновенный рыцарь, никем непобедимый, хранитель неотступный гроба Иисуса Христа, попечитель Бога самого, надежда и утешение мусульман, смущение и великий защитник христиан…»

— Постой, постой, не пойму, с чего бы Это Мухамед объявил себя защитником христиан? — перебил Борис Петрович чтение.

— Да у султана полдержавы составляют христианские народы: греки, болгары, сербы, волохи, молдаване — деваться некуда, приходится ему и в защитника христиан рядиться, — рассмеялся Иван Гусак, который и в пышном боярском шатре держался смело.

Сидевший рядом с Борисом Петровичем окольничий князь Барятинский покосился на хохотуна-запорожца, спросил сердито:

— И что же потребовал султан от Сечи в сей грамоте?

— А вот послушайте, паны воеводы, что от нас Мухамед IV-й восхотел. — Гусак задребезжал фальцетом: — «…повелеваю вам, запорожским казакам, сдаться мне добровольно и без всякого сопротивления и впредь меня вашими нападениями не беспокоить! Султан турецкий Мухамед».

— И каков был ответ запорожцев? — заранее похохатывал Борис Петрович, наслышанный об этой грамоте еще в Киеве.

— О! Ответ на эту грамоту султанову тогдашний кошевой атаман Иван Сирко дал самый гордый. Вот послушайте, паны воеводы, что сочинил казацкий круг в Запорожье! — И, сдерживая рвущийся из горла смех, Гусак зачитал султанский титул, каким его утвердила казацкая вольница на Сечи. — «Ты, шайтан турецкий, проклятого черта брат и товарищ и самого Люцифера секретарь. — Здесь Гусак прокашлялся и продолжал далее уже громким голосом: — Вавилонский ты кухарь, македонский колесник, иерусалимский броварник, александровский козолуп, великого и малого Египта свинарь, нашего Бога дурень и некрещеный лоб, — продолжал совершенно серьезно читать кошевой атаман грамоту, хотя в палатке уже хохотали все: и сам боярин, и командиры его полков, и даже приглашенный на Трапезу священник. Не смеялся, пожалуй, один Барятинский, который в этом поношении султана узрел ущемление царского имени. Но Гусак на окольничего и взор не обратил и закончил не без торжества: — Не будешь ты, султан, годен сынов христианских под собою мати, твоего войска мы не боимся, землею и водою будем убиться мы с тобою! — Под конец чтения Гусак лукаво улыбнулся и завершил скороговоркой: — Числа не знаем, бо календаря не маем, месяц у неба, а год у книжцы, а день такой и у нас, як и у вас!»

— Да, лихой ответ дали запорожцы султану! — Борис Петрович утер слезы, выступившие у него от смеха, — боярин от природы был смешлив.

— Ответили-то они лихо, не спорю, только мы знаем, чем ответил и сам султан на казацкую цидулку, — сердито проскрипел Барятинский и стал пересчитывать — Первое — в дополнение к Очакову, запирающему выход из днепровского лимана, турки соорудили знатную фортецию Кази-Кермень как раз у впадения Ингула в Днепр. Второе: на острове напротив сей фортеции они построили крепость Таван или Таган. Третье: на левом берегу Днепра высятся теперь еще два городка — Орлан-Ордек и Мубаран-Кермен. И четвертое: если пушек Очакова запорожцы могли и избежать, плывя вдоль левого берега лимана, то у Кази-Керменя и городков панам запорожцам весь выход не токмо в Черное море, но и в днепровский лиман турками перекрыт.

— Твоя правда, пан окольничий! — Гусак хитро прищурился. — Только разве не для того и собрано такое великое войско, чтобы турок побить и все зги городки срыть? Не так ли?

За Барятинского ответил Борис Петрович. Он поднялся во весь свой немалый рост и молвил без смеха — неспешно и важно:

— Завтра в поход, други, — пойдем к Кази-Керменю, разорим сей разбойничий вертеп на земле наших предков, да и другие крепостцы уничтожим.

* * *

В начале июля 1695 года войско Шереметева подошло к Кази-Керменю. Казаки Мазепы, шедшие до сих пор по берегу Днепра в пределах видимости, словно вдруг растворились в степи, ушли в ночь от Днепра к Коломаку.

Об этом Шереметеву сообщил купец-грек, обоз которого был перехвачен запорожскими казаками, шедшими впереди войска боярина.

— Что ты вез в Кази-Кермень и кто тебя послал? — спросили грека на первом допросе. Грек-хитрован оказался словоохотлив, так что и пытки не понадобились.

— Вез я рыбу сушеную, муку и крупу, никаких боевых припасов в обозе моем не было. Очаковский паша разве что приказал пригнать мне в Кази-Кермень стадо баранов, дабы его друг амир-бей, комендант Кази-Керменя, не имел нужду в свежем мясе. Пороха же, ядер, гранат и бомб в Кази-Кермене и так предостаточно, — скороговоркой говорил грек, тревожно поглядывая на русских предводителей.

Особую тревогу у него вызывал хмуривший тяжелые черные брови Барятинский.

«А вдруг на дыбе повесят!» Грек уже был наслышан об этой страшной пытке. Поэтому, когда Барятинский повернулся и заговорил с Шереметевым, выразительно показав на двух здоровенных палачей, нетерпеливо переминающих ноги у порога хаты, грек бухнулся на колени перед Борисом Петровичем и выложил свою последнюю карту — он может показать слабое место в крепости, где легко можно подвести подкоп.

— Стену эту между двумя боковыми башнями у реки каждый год подмывают грунтовые воды, и не дале как в мае турки ее подновляли! — решительно заявил грек Шереметеву при объезде крепости.

— Похоже, не врет грек, впрочем, и так видно, что стена по кладке отличается от старой. — Борис Петрович приказал начать подкоп против гнилого участка стены. Для большего обмана турок стали вести еще два подкопа. Турки поначалу повели горячий орудийный огонь против русских шанцев, из которых велись подкопы, но Борис Петрович недаром тащил за войском триста орудий.

Боярин на пушечную стрельбу ядер и бомб не жалел, и русские пушки четыре дня били по крепости беспрерывно. На пятый день рванули мины, заложенные в приречном подкопе. Гнилая стена рухнула, и через нее в крепость вломились новгородские стрельцы, предводительствуемые князем Барятинским. Через час Кази-Кермень взяли. Остатки гарнизона во главе с амир-беем сдались.