Генерал-фельдмаршал Голицын
Шрифт:
Впрочем, в Стамбуле быстро стало известно о новой диверсии русских, и в Новосергиевске Петру донесли, что на азовском взморье снова маячат турецкие суда, доставившие подкрепления в Азов.
Получив это известие, русский галерный флот, с трудом преодолевая мели (хорошо, что лоцманами были донские казаки, отлично знавшие все эти места), прошел через гирло [13] Дона и впервые вышел в открытое море.
Князь Михайло с капитанского мостика своей «Глории» впервые увидел пенные буруны морских волн, полной грудью вздохнул соленый морской воздух. К своему удивлению, он хорошо
13
Гирло — местное название рукавов или проток в дельтах крупных рек, впадающих в Черное и Азовское моря.
Петр I в подзорную трубу насчитал на горизонте паруса не менее двадцати турецких судов.
— Что будем делать, Якоб? — обратился он к голландцу, капитану своей галеры «Принципиум».
Тот пожал плечами:
— Что делать, герр командор?! По всему видно, надвигается шторм, а у меня и так уже половина гребцов позеленели от легкой качки. Они ведь не матросы, а сухопутные солдаты. Вряд ли такие пойдут на абордаж, многие из них и плавать не умеют! Думаю, чтобы сохранить флот, надобно отвести его в устье Дона. А там мы дадим туркам добрый отпор пушками.
Петр оглядел свою свиту — все воины и впрямь были зелеными — и печально махнул рукой: сигналь отход!
Но, отступив, русские галеры прочно закупорили гирло Дона. А чтобы турецкие, суда не дай бог, по каким-либо ранним рукавам не прошли к Азову, по приказу царя дивизия Патрика Гордона соорудила на Дону два редута. Так что в нынешнюю осаду, в отличие от прошлогодней, Азов был обложен не с трех, а с четырех сторон. Гвардия и полки Гордона отрезали крепость и от ногайских степей, где летала татарская конница и откуда мог явиться турецкий десант.
Хотя царские галеры возвернулись в донское гирло, казачьи легкие челны под водительством донского атамана Фрола Минаева остались в море. Князь Михайло, которого Петр прикрепил связным офицером к атаману, с удивлением отметил, что морская качка на донцов не действует — зеленых среди них совсем не было.
— Мы ведь, господин офицер, на своих чайках через мертвое гирло и другие протоки частенько Азов и турецкие каланчи обходили. И ходили морем до Керчи, а там через пролив и в Черное море наведывались не раз. Эх и гуляли казаки! — Атаман махнул рукой.
— Приморские городки, чай, грабили? — насмешливо спросил Голицын.
— Ну зачем же, грабили?! — Атаман степенно погладил седеющую бороду. Было Минаеву уже за пятьдесят, и ходил он во многие походы, но все еще был крепок, а голос его гремел над морем, яко полковая труба. — Мы, барин, в городках тех добрых христиан из неволи освобождали! Ведь столько туда полоняников из Руси и Украины татарвой нагнано: видимо-невидимо! И самый ценный товар у басурман — наши полонянки. Да многие девчата и сейчас на невольничьем рынке в Кафе слезы льют. Вот и ударили мы однажды вместе с запорожцами на Кафу, пожгли рабский рынок, да и весь проклятый городок дотла спалили! — Отсветы того пожарища, казалось, заиграли в темных глазах атамана.
А на другое утро, воспользовавшись наступившим штилем и туманом, казачьи челны по приказу атамана атаковали ближайшие турецкие суда. Легкие казачьи чайки и впрямь скользили по морской воде бесшумно, как чайки в полете.
Турки на своих тяжелогруженых фелюгах и опомниться не успели, как казачьи челны сошлись с ними с обоих бортов, а казаки бросились на абордаж, забрасывая на турецкие суда канаты с кошками. И сами казаки, словно кошки, быстро лезли по этим канатам и сразу бросались в рукопашную схватку. По юношеской горячности и князь Михайло сам полез в абордажный бой — выстрелом из пистолета уложил здоровенного турка, и тут же над его головой сверкнул острый янычарский ятаган. И быть бы князю Михаиле без головы, коль не взлетела бы острая казацкая сабля.
— Ну, князь, ты и горяч! — рассмеялся атаман, опуская саблю. Фелюга была уже захвачена казаками.
— Я теперь твой должник, Фрол Минаев.
— Не должник, а крестник! — усмехнулся атаман, приказав трубачу: — Труби отход, а то сейчас и линейные турецкие корабли к нам подтянутся.
И действительно, громады многопушечных кораблей поднимали паруса. Но ветра не было — турки не могли преследовать, и казаки спокойно отошли на мелководье, захватив на абордаж шесть фелюг.
А к вечеру, когда подул ветер от берега, турецкая эскадра, обескураженная потерею своих легких судов, подняла паруса и растаяла в морской дымке. Азов лишился всякой подмоги с моря.
— Взято на абордаж шесть неприятельских судов, еще два сожжены! Турецкий флот ушел в море! — радостно докладывал тем же вечером князь Михайло царю.
— Ай да Фрол Минаев, ай да молодцы донцы! — восхитился Петр, узнав об этой первой морской виктории. Было, правда, несколько досадно, что воронежский флот не принял прямого участия в сей баталии. Но прав был и голландец-капитан. Мало построить галеры, надобно на них и добрые команды подобрать и обучить!
— Посему придется пока моих гвардейцев возвернуть на сушу! — приказал царь. — А ты, господин поручик, возвращайся к казакам и передай Минаеву, чтобы казачки смело; дуванили всю добычу. Заслужили они ее по праву в сем неравном бою! — Михайло уже обернулся, дабы идти выполнять приказ, когда царь вдруг добавил: — А от казаков возвращайся в свой Семеновский полк. Принимай роту. — И, посмотрев на растерявшегося Голицына, весело добавил: — Жалую тебя за морскую викторию капитаном!
Ночью Михайло сидел у разожженного казачьего костра на взморье, ел крепкую двойную уху, запивал терпким хиосским вином — целая бочка этого вина — трофей с турецкой фелюги — красовалась подле костра. Сидевший с ним атаман Минаев, подобрав под себя ноги на роскошном персидском ковре (тоже трофей), невозмутимо потягивал трубочку. По всему берегу неслась веселая казачья песня — донцы дуванили знатные трофеи.
Набегала на берег соленая морская волна, шел прилив, крутились в небе большие южные звезды, каждая величиной в налитой подсолнух, Михайло чувствовал всю силу и крепость своего молодого тела и думал, что на войне бывают не токмо крутые тяготы, но и свои радости.
На другой день Михайло дружески простился с атаманом, подарившим ему таки, яко трофей, подзорную турецкую трубу, и вернулся на «Глорию», чтобы забрать с собой солдат-семеновцев. Воронежцев — Митяя и его племяшей Фрола и Глеба — пришлось оставить на галере, куда прибыл уже новый экипаж из солдат поморов. Морская война на том пока прекратилась, но на суше надобно было еще, взять Азов.
Муртоза-паша с башни азовского замка с тревогой разглядывал в подзорную трубу русский лагерь. Всё творилось не так, как в прошлую осаду.