Генерал Коммуны
Шрифт:
Он работал журналистом, но это не было его призванием. Просто он не знал другой работы, которая так же удовлетворяла бы его ненасытное любопытство к жизни.
Он питал глубокое равнодушие к газетной славе, и, наверное, поэтому в журналистских кругах Парижа, полных сплетен, взаимных козней и зависти, имя Артура Демэ пользовалось любовью. Но ни одна редакция не могла удержать его больше полугода. Так же часто любил он менять характер работы: сегодня — судебный репортер, завтра — театральный критик, послезавтра — журналист в Национальном собрании.
Первое серьезное горе он испытал при вступлении пруссаков в Париж. Ему казалось, что он не переживет этого позора.
Коммуна застала Демэ газетным хроникером у Пиа.
В Лувре перед статуей Венеры Милосской, в залах Микеланджело он впервые увидел синие блузы рабочих, в роскошных галереях Аполлона и Рубенса сияли восторженные глаза, шлепали босыми ногами ребятишки, а их отцы, сняв деревянные сабо, застенчиво ступали по блестящему паркету в шерстяных носках.
Демэ выбрали в мэрию, и он сразу же с головой зарылся в работу, лишь изредка уступая просьбам Пиа урвать минутку — забежать в редакцию.
Сейчас, направляясь в мэрию, он решил заглянуть по дороге в кафе «Кролик-мститель», надеясь застать там Пиа и передать ему заказанную статью.
Перейдя улицу, Артур лукаво подмигнул ржавой облупленной вывеске кафе, — ее вызывающее уродство как бы подчеркивало, что хозяин не зазывает сюда прохожих и даже не желает их посещения. Толкнув ногой дверь, Демэ остановился на пороге сводчатого полутемного зала. Беспричинно улыбаясь, он с наслаждением вдыхал знакомые запахи кухни, крепкого табачного дыма, свежих газет и винных бочек, покрытых плесенью и землей.
Все по-старому, только над стойкой увитые свежей зеленью портреты Марата, Гарибальди, Гюго и Делеклюза. Их раньше не было. Шутка ли, ведь Артур не заходил сюда с апреля! Работа в мэрии, заседания всяческих комиссий, потом редакция оставляли ему на сон шесть часов в сутки. Оглядывая зал, он испытывал удовольствие, как от встречи с другом, которого давно не видел.
С начала войны «Кролик-мститель» облюбовали журналисты левых газет. С утра до поздней ночи висят под потолком клубы пара и дыма, стреляют пробки, звенит посуда, стуча красными сафьяновыми сапожками, снуют между столиками официантки. Сюда редко заходят посторонние. Каждая газета имеет свой угол. Тут же, на мокром столике, раздвинув кружки, пишут какую-нибудь срочную статью, распределяют хронику; встав на стул, что-то читает вслух сегодняшний «гвоздь», сопровождая каждый абзац убийственными замечаниями. Фраза, небрежно брошенная между двумя глотками вина, завтра будет повторяться тысячами читателей, но здесь же можно услышать новости, которые никогда не попадут в газеты.
— Здорово, бурдюки! — крикнул Артур резким голосом уличного парня.
Он сбежал вниз, пожимая протянутые со всех сторон руки, пробираясь к столику Феликса Пиа. Сам хозяин дядюшка Тирден вышел из-за стойки. Он нес бутылку шабли и особый гирденовский салат. Тирден любил Артура за неизменный аппетит, хозяин кафе считал, что главное достоинство всякого журналиста — хороший желудок.
Артуру немедленно сунули в руки последний номер версальского «Фигаро».
— Как тебе нравится? — спросил Пиа.
Всю первую страницу газетки занимала цветная карикатура — Домбровский и Врублевский, одетые в зеленые польские мундиры, в высоких меховых папахах, стоят на развалинах Парижа и, размахивая вилами, не дают маленькому французу войти в город. Оба они перепачканы кровью, из карманов у них торчали горлышки винных бутылок и пачки немецких денег.
Артур пожал плечами:
— Эти писаки кричат против нас только потому, что мы не платим им, чтобы они кричали за нас.
— Грубо, не правда ли? — воскликнул Феликс Пиа, уловив брезгливую гримасу Демэ. — Но это пишется не для Парижа, — представьте себе, как эта карикатура действует на крестьян! Не удивительно, что Коммуна не находит отклика в деревне.
— С каких это пор наши крестьяне стали патриотичнее парижан? — немедленно заметил Верморель.
— Именно потому, что они менее патриотичны, их восстанавливают против нас всякими Домбровскими, — настаивал Пиа. — Нужно уважать национальные предрассудки.
— Истинный друг нации тот, кто свободен от национальных предрассудков, — отпарировал Верморель.
И спор, прерванный было приходом Артура, разгорелся с новой силой. Одни, во главе с Феликсом Пиа и Жоржем Клеро, известным политическим обозревателем газеты «Экономист», осуждали участие иностранцев в Коммуне, нападая особенно на Домбровского, назначенного недавно главнокомандующим армии Коммуны, другие — их было большинство — поддерживали Огюста Вермореля и Вермеша, редактора популярной газеты «Отец Дюшен», защищавших Домбровского. Артур маленькими глотками тянул вино, забавляясь жеманной жестикуляцией Пиа, остроумными репликами Вермеша, аристократическими манерами Клеро, — словом, всем тем, что давало пищу его наблюдательному, насмешливому уму. Сам предмет спора его интересовал мало.
— Друзья мои, — со снисходительной величавостью сказал Клеро, — Коммуна возникла как движение национально-патриотическое, и участие в ней иностранцев вызывает естественное недоумение. — Он произносил слова медленно, как бы любуясь ими. — Пусть они помогают нам оттуда, — он неопределенно махнул рукой, — из-за границы. («Наверное, он страдает оттого, что не может глядеть себе в рот», — подумал Артур.) Мы должны оставить чистыми наши ряды, если хотим сохранить Францию. Представить только: поляк возглавляет французское патриотическое движение! Когда я думаю об этом, мне делается стыдно. Сердце Европы бьется во Франции, а сердце Франции — в Париже. Поэтому буржуазия всех стран желает уничтожить душу нашего народа, растворить ее в космополитизме.
— Что касается меня, — уже начиная скучать, сказал Артур, — то мою душу можно растворить только в том случае, если Тирден принесет мне стаканчик абсента.
— Ты не разбираешься, где кончается космополитизм и начинается Интернационал. Почему мы должны действовать врозь, если наши враги соединились? — рявкнул Вермеш. — Знаешь ли, куда ты толкаешь иностранцев, Клеро? Черт возьми, к Тьеру! Либо они должны быть с нами, либо с версальцами! Вы боитесь этого, — он ткнул пальцем в карикатуру, — но, клянусь моей лопатой земли на могилу Шибздика, канальи еще больше боятся участия в Коммуне таких, как Домбровский и Дмитриева. Враги проницательней друзей.
Пиа поднялся, поправил тщательно уложенные седые кудри.
— Те иностранцы, которые участвуют в Коммуне по милости нашей неразберихи, — авантюристы. Они иностранцы повсюду, даже у себя на родине. Коммуна для них — мутная водица…
Верморель стукнул кулаком по столу так, что все кружки подскочили.
— Да как ты смеешь! Эти люди проливают кровь за наше дело! — закричал он.
Все смутились.
— Огюст, будь великодушен, — примирительно заметил Артур. — Пиа достоин всяческого сочувствия, ведь ему чаще других приходится выслушивать свои речи.