Генерал Коммуны
Шрифт:
Встретить бы его сейчас, порадоваться вместе завтрашнему наступлению. Ярослав вдруг особенно явственно осознал, как много значила бы для него похвала этого человека.
Выезжая на бульвар, они обогнули увитый плющом старинный дом. Под балконом горел фонарь, освещая низкие кованые ворота и над ними — вырезанный на сером камне барельеф трехмачтового парусника — герб города Парижа.
Россель кивнул головой:
— Кораблю нужен капитан. Эти никчемные болтуны тянут руль в разные стороны. Париж может спасти только военная диктатура.
— Париж — да, Коммуну — нет, — как можно мягче ответил Домбровский. — И вы и я натворили бы на их месте еще больше ошибок. Диктатура одного человека не
Несвойственное ему волнение звенело в голосе. Россель с любопытством посмотрел в его сторону и ничего не ответил.
Они расстались на площади. Крепким пожатием Домбровский как будто хотел передать свою энергию холодной, влажной руке Росселя.
На следующее утро после совещания в Жантильи Россель получил телеграмму: «Форт Исси занят, прибывает множество версальских войск». Стоя посреди кабинета, он перечитывал ее снова и снова. Высокий крахмальный воротник резал ему подбородок. С усилием подняв голову, он сунул телеграмму в карман и отправился на площадь Согласия. Падение Исси требовало немедленно изменить ход задуманной операции.
Ветер улетел из города. От входящих на площадь отрядов в знойном воздухе висели рыжие облака пыли. Громыхали бочки с водой. Кричали продавцы жареного картофеля. Гардмобили возбужденно переговаривались о предстоящем наступлении. Все были веселы и радовались, как мальчишки, которые вертелись тут же, ходили на руках, дрались, довольные, если им удавалось рассмешить взрослых. Гражданки, идущие с рынка, угощали гвардейцев хрустящими пирожками и яблоками.
Возле покрытой черным траурным чехлом статуи города Страсбурга совещались озабоченные командиры. Всю ночь они разъезжали по городу, ища разбросанные части, ибо штаб не имел точных адресов. Им удалось собрать семь тысяч человек, — огромная цифра для армии Коммуны. Ждали с минуты на минуту Ля-Сесилия с двумя батальонами. Через полчаса должен был приехать Россель. Он поведет их в бой.
— А там каждый будет драться за двоих!
— И нас будет четырнадцать тысяч!
Но Россель приехал раньше, чем его ждали. Раздались команды. Шеренги быстро выровнялись. Приземистый человек в штатском, сопровождаемый группой офицеров, подпрыгивая в седле, объезжал фронт; губы его были брезгливо поджаты; поравнявшись с командирами, стоявшими на правом фланге, он выпрямился, привстал на стременах. Лицо его было желто-белым, как кость. Он сказал твердо и громко, никого не осуждая:
— По моим подсчетам недостаточно.
Его просили подождать хотя бы полчаса — подойдут еще отряды; его пытались убедить… Никого не слушая, он приказал разойтись и, круто повернув лошадь, уехал.
Вернувшись в министерство, он велел дежурному отвезти в типографию записку:
«Трехцветное знамя развевается над фортом Исси, оставленным вчера гарнизоном. Военный делегат Россель».
— Отпечатать ее в десяти тысячах листовок и расклеить по городу.
Проводив дежурного, он запер дверь кабинета, опустился в кресло. О чем он думал? В любом случае он решил выходить из игры. Ему не удалось изменить ход событий. Для коммунаров главным врагом оставался Версаль, а для него — немцы. Он жаждал продолжать войну, а не революцию. Карта, на которую были поставлены его талант, образование, молодость, карьера, — эта карта бита…
Много времени прошло, прежде чем он придвинул бумагу и стал писать:
«Граждане члены Коммуны, уполномоченный вами временно заведовать военными делами, я сознаюсь, что не могу дальше нести ответственность за командование там, где все рассуждают и никто не хочет повиноваться».
4
Мазас — тюрьма в Париже.
В это утро Домбровский был вызван на редут Н.
Заканчивая осмотр, он взглянул на часы — без четверти двенадцать. Пора было возвращаться в Париж. Нужно застать Росселя на площади Согласия. Он поднял подзорную трубу, изучая в последний раз траншеи версальцев. Он не видел, как в редут на взмыленной лошади влетел Грассе — дежурный адъютант штаба. Соскочив с седла, Грассе подбежал к Домбровскому, крича:
— Россель подал в отставку! Исси пал!
Труба дрогнула в руке Домбровского, но он не обернулся. Прошла добрая минута, пока он наконец аккуратно уложил трубу в чехол и отдал ее ординарцу.
У крепостного вала уже бурлила взволнованная толпа коммунаров:
— Измена!
— Продали Исси!
— В Париж!.. Перестрелять мерзавцев!
Домбровский обернулся и спрыгнул с насыпи. Его мгновенно окружили.
— Измена! — дерзко крикнул ему в лицо молодой канонир, размахивая запалом.
— Ну, и что же ты хочешь? — спросил Домбровский. Все увидели на его лице злое любопытство.
— В Париж! — парень снизил тон, ошеломленный тоном Домбровского.
— Дайте ему мою лошадь, а я пока останусь защищать редут, — сказал Домбровский.
Коммунары умолкли. Канонир хмуро отступил. Грассе, опустив голову, стегал хлыстом по лафету.
— Россель подал в отставку, — небрежно разъяснял Домбровский. — Ну что же, на его место назначат другого…
А у самого в это время бешено мчались мысли: «Значит, он приехал на площадь раньше срока. Может, вовсе не приезжал, решил, что после падения Исси атака бессмысленна». И вслух:
— Поднажмем — и отберем Исси. Впрочем, «мясникам» нечего радоваться, я был там позавчера — куча песка и камней. Вот, а ты хочешь покинуть форт, — повернулся он к канониру, — сеешь панику и помогаешь изменникам.
Домбровский присел на лафет. Его неторопливость и злость убедительнее слов действовали на людей, но в их молчании оставалось еще недоверие.
Тогда он притянул за рукав молодого канонира, посадил его рядом с собой.
— Как тебя звать, гражданин?
— Жан.
— Жан Ехидка, — насмешливо пояснил кто-то. Коммунары обступили пушку, на которой сидел Домбровский.
— Так вот, Жан, ты напомнил мне сказку, которую я слыхал в Швеции, — рассеянно начал Домбровский. Он посматривал на Грассе, стараясь по выражению его лица отгадать размеры катастрофы. — Сказка про то, как один крестьянин, по имени Пьеро, пахал однажды до самого вечера. Быки его устали, он тоже. Собираясь вечером домой, он положил плуг на спину осла, да еще уселся сам, и, погнав впереди быков, отправился в путь. Осел сгибался под непосильной ношей. Крестьянин наконец понял, что осел не может идти. Тогда Пьеро слез, взвалил плуг себе на плечи и снова сел на осла, говоря: «Ну, теперь ты можешь идти как следует, плуг на мне, а не на тебе».