Генерал Краснов. Как стать генералом
Шрифт:
Перелом в войне не настал, желанной победы не достигли после многих суток беспрерывных боев. Позиционная война на какое-то время заставила скучать. «Привезут газеты недели за две, в разбивку, скачками. Сначала схватятся, начнут читать. Читать при свете огарка, часто лучины, в тесном кружке, за занавесью из палатки, прислушиваясь к тому, что делается впереди, на передовых постах и в секретах. В землянке дымно, угарно, за занавесью мороз уже сковывает сырую землю. Там слышен сдержанный говор. Люди собираются к походной кухне на обед. Все сидят за свечою, теснятся друг к другу и читают. И вдруг статья «О победимости России». Какой-нибудь публицист доказывает, что Россия может быть побеждена — ну хотя бы Японией.
— Господа, что же это? — скажет кто-нибудь и улыбнется сквозь слезы…
— Охота вам возмущаться, Семен Николаевич! — один напишет, что Россия победима
Краснов имеет в виду полемику между гр. Л. Л. Толстым и М. О. Меньшиковым: первый в связи с этой войной замахивался на всемирное владычество России (в 1854 г. А. Ф. Тютчевой оно тоже померещилось [84]) в будущем, ибо созданием Империи Русские доказали: они сильнее всех народов планеты и потому Россия непобедима. Однако Меньшиков парировал, что Россия не только победима, но даже «есть самая победимая из стран»!Оказывается, «свирепствующая» русская цензура позволяла не только публиковать во время войны такие выводы, но и обосновывать их тем, будто русский народ «нищий, невежественный, одичавший до равнодушия», недоедающий и перепивающий, больной и безземельный! В сентябре 1904 г. редактор и литературный критик Р. И. Сементковский спокойно заметил, что оба неправы в бесплодных философствованиях [92, № 3, стлб. 333–336]. В отчете 1906 г. Куропаткин не прошел мимо статей, во время войны подрывавших доверие к офицерам и особенно выделил Меньшикова. Офицеры, которых огульно обвиняли в отсутствии совести, пьянстве, разгильдяйстве и лени, не щадя жизни отдавали свои жизни, защищая Россию. Процент потерь офицеров к их среднему наличному числу был на 10 % выше, чем тот же показатель у нижних чинов. Нравственный уровень, недостойный Русского офицера с ноября 1904 г. по сентябрь 1905 г. показали всего 19 человек и были удалены из действующей Армии [52].
Клевета желала убедить в обратном.
«— А мы читай! — возмутился Семен Николаевич. — Мы люди простые. Привыкли уважать печатное слово. Мы ему верим. Мы по газете учимся. Вот ведь что!»
Действительно, вот ведь… как воздействует печать на сознание, приемы информационной войны интеллигенции против Отечества не поменялись даже с наступлением настоящего врага, который убивает не словом. Мало того, они вступили с этим врагом России во взаимовыгодное сотрудничество! Полковник Матоир Акаши вошел в связь с террористкой В. Засулич и через нее с В. Лениным, считавшим что «дело русской свободы и борьба русского пролетариата за социализм очень сильно зависит от военных поражений самодержавия». В мае 1904 г. В. Д. Бонч-Бруевич попросил помощи у японской социалистической газеты «Хэймин Симбун» для переправки с.-д. агитационных материалов русским военнопленным. Японская газета опубликовала предложение Бонч-Бруевича, а в начале 1905 г. предоставляла для пленных «меню» в 50 различных брошюр и прокламаций. Воспользовавшись «удачным моментом» нападения Японии на Россию, РСДРП значительно усилила антимонархическую агитацию: выпустила более 200 отдельных изданий против войны тиражом в 1,2 млн экз. 1/ 3из них — доля «Искры» (до конца 1904 г.). Они сеяли ветер, а буря настигла всех. Пока правил Государь, Россия была единой и неделимой, и только немногие террористы-революционеры меняли верность Отечеству на преступления и измены. И они хотели, чтобы такими же революционерами стали все — все народы Российской Империи. Когда им это удалось, Краснов и его соратники по Японской войне ощутили последствия на себе или становились их причиной.
В. А. Апушкин, получивший солнечный удар под Даши-чао, в марте 1917-го сделался главным военным прокурором русской армии, членом ЧСК Временного правительства по расследованию действий министров, устроителем демократизации армии: отмены военно-полевых судов и смертной казни, — участник печально известной Пол ивановской комиссии; вступил в Красную армию и остался в СССР, где преследовался с 1930 г. и умер в заключении в 1937-м. Генерал: П. И. Мищенко, которого высоко оценивали Краснов и Деникин, выдающийся военачальник Русско-японской войны наряду со Штакельбергом, Самсоновым и Ренненкампфом, в 1917 г. демократическим правительством был отстранен от командования корпусом, но сохранил веру в превосходные
Войска с наступившими холодами закопались в землянки. После прошедших боев наступило время отдыха и награждений отличившихся из тех, кто выжил. Краснов заслужил орден Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом. На время прекращения военных действий (японцы обходились как по расписанию, вечерними обстрелами, наши редко отвечали на этот бесполезный огонь) Краснов взял отпуск и вернулся в Петербург. Проезжая через Харбин, столицу Манчжурии и будущую столицу русской эмиграции в Китае, Петр Николаевич не оставляет труд военного корреспондента. Сделанный им очерк в доработанном виде войдет в Т.2 «Года войны» относительно декабря 1904 г., а в «Иркутские губернские ведомости» — 4 марта 1905 г., № 4003. Раздел «Наша печать»:
«Талантливый корреспондент «Р. инв.» г. Краснов описывает Харбин и его жизнь в последнее время.
Перед вокзалом — площадь и череда электрических фонарей, уходящих в туманную даль. Там раскиданы по широким улицам широко задуманного города то маленькие одноэтажные постройки железнодорожного поселка, то громадные дворцы правления восточно-китайской дороги, штаба пограничной стражи, торговые ряды и дома местных крезов. Но больше пустырей, по которым то прокатится «российский» извозчик на паре с пристяжкой, то проедет китаец на тяжелой, безалаберно запряженной арбе. Все у основателей Харбина, его устроителей и хозяев было задумано по петербургскому образцу, и одного им не хватило в рецепте изготовления маньчжурского Петербурга — это гения Петра.
То — кучки больших многоэтажных домов, первоклассный ресторан и гостиница, то — полуземлянки-полубараки госпиталей, то — казарма за каменным и железным забором, то — лачуги, то — просто пустырь, неогороженный даже забором. В это военное время сотни госпиталей всевозможных общин и отрядов ютились рядом с зимним садом Колхидой, цирком Боровского, опереткой, драмой и просто кабаками. Святые сестры веселились рядом с куртизанками самого веселого пошиба, и один и тот же поезд привозил часто одних умирать и страдать от ран, других веселиться, памятуя девиз: «Мертвый мирно спи во гробе, жизнью пользуйся живущий!» И от этого происходило много эпизодов, полных грусти и смеха, разыгрывавшихся то в драму, то в водевиль. Молоденькую и хорошенькую жену офицера, приехавшую к своему смертельно раненному мужу, принимали то за певичку из Колхиды и разбивали двери гостиницы, в которой она остановилась, а некрасивую и пожилую куртизанку считали за «порядочную» и сторонились от нее и долго она не могла найти клиентов.
Бродишь по Харбину, присматриваешься к его жизни и понять не можешь, что это такое… Точно «пир во время чумы». Вот небольшая, разношерстная команда запасных с ружьями построилась у госпитальной часовни, в которой виднеются два просто заколоченных гроба, а мимо несется с дикими вскриками компания в енотовых папахах, извозчики нахлестывали лошадей, и накрашенные девицы, рыжая и черная, визжат на всю улицу. Эти встретили утро и мчатся куда-нибудь сорвать тоску и усмирить разгоревшиеся страсти…
Вот за печальной колесницей идет, рыдая, молодая вдова, а из окна, обнявшись с офицером, глядит полураздетая американка из штата Бердичев. И смотрит мутными глазами на эту печальную процессию офицер и думает: «Сегодня ты, а завтра я». И еще страстнее, еще горячее целует холодные щеки и накрашенный губы дорогого предмета…
Там из палаты несут в операционную тяжелораненного, и он немолчно стонет и плачет, чуя беду; и плачут две сестры, провожая его на болезнь и страдания; и тут же третья, жена офицера, счастливая приездом мужа, приехавшего на несколько дней с позиции; взволнованная, с сияющими счастьем глазами, шепчет слова любви…
…Сегодня ты, а завтра я…».
В более раннем очерке Краснов сравнивал Мукден с Москвой, теперь — Харбин с Петербургом. Сравнение справедливо: по приказу Императора Николая II в маньчжурских болотах из китайского поселка возник город, ставший теперь красивым шестимиллионным гигантом с небоскребами. Запроектировали его в Петербурге, лес для первых церквей привезли из Вологды. Строился он со скоростью, сравниваемой с социалистическими рекордами 30 лет спустя.
С невероятной быстротой возводились дома, причем, многоэтажные. К 1917 г. в Харбине проживало 100 тысяч русских — больше, чем китайцев.