Генерал
Шрифт:
– Сильно, сильно. А что же тогда оказался в Красной армии?
Трухин молчал. Ибо, если и существовал у него ответ на этот вопрос, то он был непонятен Ивану Алексеевичу, увы, точно так же, как и большевикам. Ответ заключался в юности, в честном сердце, в вере в свой народ и любви к нему. Множество их, русских дворянских мальчиков, проводили вакации по уездам, в Галиче, Торжке, Веневе, Ветлуге, на лесных просторах. Там, где, еще уцелев, доживали свой век старые усадьбы с белыми облупленными колоннами по фасаду, с большими, но почти всегда запертыми залами, где, треща, оседали полы и пахло пачулями [161] , с жилыми комнатами полными свидетельств ушедшего века. Пузатые красного дерева бюро, полосатые диваны на кривых ножках, шкафы с волюмами бойкого вольтерьянства и двусмысленных стихов, рамки и паспарту… вокруг умирающих усадеб ютились тоже умирающие черные убогие деревеньки и белые монастыри, зажиточные, с пасеками, звонами, садами…
161
Кустарниковое тропическое растение. Используется для ароматизации помещений, тканей и так далее, а также для получения эфирного масла. Часто используется как ароматическая добавка.
И именно оттуда эти юноши, почти мальчики в серых гимназических курточках, приносили с собой волю и силу бескрайних русских полей, рек, облаков и лесов, буйную любовь к веснам, грозам, ветрам. Лето, свобода, первая – платоническая или грубая – любовь, быстро набирающийся опыт – все превращало их в людей не могущих равнодушно смотреть на происходящее. Они собирались учиться, чтобы изменить мир вокруг, расти, а главное, действовать, бороться, спорить, верить… И разве их вина, что их обманули, растоптали души и тела?
Объяснять Благовещенскому было бессмысленно, но вот с Андреем Архиповым хотя и сыном ялтинского рыбака, но бывшим подполковником-марковцем, а теперь простым строевым командиром в лагере, они вели задушевные беседы в те вечера, когда Стази уезжала в Берлин. Архипов был членом РОВСа и попросился в Дабендорф даже с понижением звания. Вообще, тенденция приема в лагерь бывших белых офицеров очень не нравилась Трухину, как бы он ни приветствовал ее лично. Но наличие царских и белых офицеров запросто могло создать у основной массы неверное впечатление о возможной помещичье-монархической реставрации. Этого Трухин боялся как огня.
Они сидели уже при открытых окнах, за которыми над лесом маняще мерцала звезда всегдашних мечтаний и надежд – Венера. Иногда к ним приходила фон Дистерло, и Трухин радовался, ибо только присутствие тонкой и образованной женщины придает любому обществу, пусть и из двух мужчин, атмосферу возвышенности и поэтичности. Трухин не хотел, чтобы на этих редких посиделках присутствовала Стази – и не потому, что ему было жалко тратить время ее пребывания с ним на разговоры при звездах, но потому, что он совсем не желал окунать девочку в те чувства и настроения, которые ей никогда не будут даны, а лишь раздразнят, лишь усилят ощущение потери и невозможности. Она, дай Бог, еще сможет жить по-настоящему в отличие от них.
Говорили о поэзии, о Германии, даже о России и о прошлом, но ни один из них никогда не произнес ни слова о будущем. Верена часто читала набоковские стихи, которые присылали ей из Парижа, и все трое не стеснялись слез.
Отвяжись, я тебя умоляю! Вечер страшен, гул жизни затих. Я беспомощен. Я умираю От слепых наплываний твоих…Но все же иногда больная тема, которая, как нарыв, мучила всех, прорывалась наружу. Мучила она всех по-разному, но с одинаковой силой. Правы ли они перед Родиной? Правы или все-таки – виноваты?
– Но послушайте, – жадно затягиваясь сигаретой и не обращая внимания, что это последняя сигарета у Верены, говорил Архипов, – вспомните двенадцатый год! Кто осуждал и осудил Моро [162] и еще многих подобных ему? Их приветствовали в русской армии – понятно, хотя нас что-то не очень приветствуют, но совершенно точно так же приветствовали потом и в Париже.
– Ну Моро сама судьба отплатила наполеоновским ядром.
– Хорошо, Сен-При, Жомини [163] . А ведь Сталин и большевики не чета Бонапарту. Почему же мы должны чувствовать себя виновными в чем-то?
162
Жан Виктор Моро (1763–1813) – наполеоновский генерал, осужденный и изгнанный им и присоединившийся к союзной армии.
163
Также французские генералы на русской службе, воевавшие против Наполеона.
– Да и в русской армии не творилось такого безобразия в ту войну, как сейчас…
– Ну о безобразиях мы все, как я понимаю, можем судить лишь опосредовано, через рассказы и только. Я хочу сказать о другом. – Трухин остановился у окна, и лунный свет лег опаловой полосой на старый мундир, который генерал упорно отказывался менять в будни на серый, надеваемый только в приемные дни. – Перед войной я часто бывал в Питере и встречался там с одной дамой. Умница, настоящая русская, живо верующая, не имевшая никаких материальных проблем при большевиках… Так вот, она свято верила, во-первых, в то, что война неизбежна, во-вторых, в то, что победа останется за Россией, но главное – в то, что новая военная интеллигенция, которая выиграет эту войну, скажет свое слово и освободит русский народ от рабства. Она так прямо и говорила мне: «Я убеждена, что армия, победившая внешних врагов, победит и внутренних. И наш несчастный народ, которому придется, как всегда, платить за победу непомерную цену, должен же будет получить историческое вознаграждение! Он будет сам выбирать принципы своей жизни, он завоюет в борьбе с немцами право на свою личную свободу, на уничтожение нового крепостного права!» Так не должны ли мы были поставить на это, а не на совместную борьбу с Гитлером против Сталина?
– Теодор, – ответила Верена, откровенно любуясь высокой фигурой и той выправкой, какая дается только рождением, – а не кажется ли вам, что, оставаясь вне борьбы с красными, мы совершили бы поступок, который лежал бы на нашей совести всегда? Что никогда потом – если предположить, что это «потом» у нас будет, – мы не простили бы себе невмешательства и равнодушия? Разве наша борьба – это не искупление за то, что народ наш с легкостью предал свою веру, с легкостью забыл все моральные устои?
– Русский народ заслужил эту войну, – глухо заметил Архипов. – Заслужил уже тем, что не сумел отстоять ни своей религии, ни истории, на которую ему наплевать.
– Но тогда почему – и все вы, я знаю, честно признаете это, – почему все мы испытываем эту муку неуверенности? Ведь не из-за чувства же обреченности, которому мы тоже подвержены все, я уверен.
Верена подошла и встала рядом с Трухиным.
– Наверное, только потому, что мы все-таки русский народ, а русское государство, как всегда, ведет войну, жертвуя собственным народом. – И тихо закончила стихотворение:
Ибо годы прошли и столетья, И за горе, за муку, за стыд, Поздно, поздно, никто не ответит, И душа никому не простит. [164]164
Строки из стихотворения В. Набокова «К России», написанного в Париже в 1939 году.
Выписка из донесения разведотдела 61-ой пехотной дивизии от 11 марта 1943 года
Восточный поход показал, что наше представление о большевизме не совпадало с действительностью не только в оценке его военной мощи, но и в оценке его моральных сил. Старшее поколение, знавшее и помнившее царское время, было менее проникнуто большевистскими идеями и поэтому легче поддавалось нашему влиянию. В отношении же молодежи необходимо констатировать сильное влияние большевиков. Большевики сознательно уделяли много внимания молодежи, воспитывали и продвигали ее. Они сумели пробудить в ней, хотя и путем отрыва от остального мира, сознание превосходства большевистской культуры и техники, а также вселить веру в лучшее будущее советского рая.
При нашем первом соприкосновении с русскими мы произвели на них хорошее впечатление. Однако неуважение к их душевным особенностям, наше господское поведение с кнутом и многочисленными расстрелами пленных, часто в присутствии других русских, наша болтовня о колониальном народе сильно ослабили это хорошее впечатление и подорвали наш авторитет. Воспитанные в духе равенства всех людей, они не могут понять – почему мы, поющие хвалебные гимны жизни немецких рабочих, заставляем их работать больше прежнего при самых плохих условиях питания.
Следствием нашего поведения, не учитывающего русского образа мыслей, явилось недоверие. Это усиливалось еще тем, что русские замечали, сколько ошибок мы делали, что мы плохо обходимся с пленными. Но более всего тем, что мы не могли дать никакого связывающего их с нами обещания на вопрос об их будущем. А об этом русские думают гораздо больше, чем мы предполагаем.
Наши пропагандистские учреждения в своей работе пытаются учитывать указанный опыт, чтобы завоевать симпатии русских, чтобы завоевать их души. В этой работе они часто наталкиваются на равнодушие или даже на непонимание или противодействие. Такие замечания, как «Вы своей бумагой войны не выиграете», нередки и показывают узость политического мышления. Они проходят мимо того факта, что война в России происходит не только в военной плоскости, но и в философской, и в политической. Мы имеем в России только две возможности: или уничтожить всех русских, или включить их, связать с политикой Бисмарка.