Гении и прохиндеи
Шрифт:
Иной читатель, очевидно, полагает, что такой переизбыток впезаппостей от осознанной или подспудной боязни трудностей реалистического письма. Нелегко, мол, показать, например, как мысль или чувство зреют в герое или как он хворает, а потом выздоравливает. Тут нужны мотивировки, зримые картины, невозможные без жизненных знаний и литературного умения. Куда как проще и легче констатировать внезапности.
Думается, дело обстоит не совсем так. Вернее, суть скрыта глубже. Она в том, что роман Б. Окуджавы крайне драматичен, он буквально нашпигован роковыми страстями, бурными событиями, взлетами и падениями; это мир хаоса, сумбура и произвола, и только герои, сфабрикованные из "вдруг", "внезапно" и "как снег на голову", могут выжить в этом специфическом мире, более того - судьбами, жизнями, поступками только таких героев автор может распоряжаться и руководить в этом мире. И Б. Окуджава делает это более чем успешно.
"графиня разрешилась от бремени худосочным младенцем", который тут же умер. А вот уже не одна смерть, а две - жены и ребенка главного героя, но и это не меняет тона романиста: "Инфлуэнца, прицепившаяся к Наталье... расширилась (!), углубилась (!!) и в четыре дня прикончила (!!!) княгиню с ребенком". Думается, только при очень уж самобытном и незаурядном таланте можно вот так, походя, в двух фразах, в трех строках "приканчивать" своих персонажей вместе с их детьми.
О мастерстве Б.Окуджавы, о его художнической раскованности еще разительнее, пожалуй, свидетельствует то, что порой об одном и том же персонаже он говорит разные вещи, и это однако ничуть не нарушает цельности образа и не вредит нашему безразличию к нему. Даже главный герой Мятлев не избежал подобной участи. Автор много раз вспоминает о тяжелом ранении, полученном Мятлевым на Кавказе, но первый раз мы читаем, что это была рана в живот, второй - в бедро, третий - в бок... И каков же результат всего этого разнобоя? А никакой. Образы созданы столь мощной художнической дланью, что им не страшны подобные пустяки. Как слонам дробинки. Можно заметить, что даже Лев Толстой при всем его величии не обладал такой художнической свободой, такой творческой безоглядностью. Он не мог себе позволить, например, чтобы в первом томе "Войны и мира" говорилось, что Волконский был ранен на Праценских высотах в голову, а во втором-допустим, в грудь, а в третьем-в ногу... Не мог. И в этом его сословие-классовая ограниченность, от которой свободен наш романист.
Кстати говоря, не мы первыми сопоставляем Б.Окуджаву с титанами прошлого и делаем вывод не в пользу последних. До нас
это мужественно предпринял критик "Литературный газеты" Я. Гордин. В его статье "Любовь и драма Мячлева" роман "Путешествие дилетантов" сопоставляется с такими орлиными взлетами русской классической прозы, как "Повести Белкина" Пушкина, "Герой нашего времени" Лермонтова, "Хаджи Мурат" и кавказские рассказы "Набег", "Рубка леса" Толстого.
Ну, а раз такое дело, то отношение к Окуджаве должно быть, естественно, самое деликатное и осторожное. Понимая эго, Я. Гордин поэтому чрезвычайно озабочен тем, чтоб, не да" бог, как-то задеть романиста, огорчить его, вызвать недовольство. Высказав то или иное суждение, которое, чего доброго, кто-то по необразованности может принять за критическое, Я. Гордин тут же поспешно и прочувствованно присовокупляет: "Вышесказанное вовсе не ставит под сомнение оригинальность произведения Окуджавы". Или: "Утверждение это не имеет ни малейшего негативного оттенка" (даже оттенка!). (Или: "Вышесказанное вовсе не отрицает начитанности автора романа в научной и мемуарной литературе" и т. д.
На страницах не могущего не внушить полного доверия журнала "Наука и жизнь" (№ 12, 77) Б. Окуджава без старомодной скромности заявил: "Персонажи романа стали живыми людьми". Что же делает их живыми? Что придает им такую огромную впечатляющую силу?
По нашим наблюдениям, автор достигает этого прежде всего постоянным настойчивым подчеркиванием того факта, что его создания имеют нормальную для живых людей, а часто и повышенную температуру всего тела или отдельных его частей: "Графиня была тепла"... "Ее разгоряченное лицо"... "Гордая полячка с горячими губами"... "Аглая горячим животом толкала князя"... Поручик Катакази думает о встреченной бабе, с которой он потом, естественно, переспит - живые ж герои-то: "мягкие и, наверное, горячие губы"... Мальчик размышляет, заглянув за вырез платья девочки и увидев там нечто: "наверное, горячее"... Женщина думает о возлюбленном: "это горячее доброе тело"... Он думает о ней: "горячее молодое тело... женщина с горячим гибким телом... ее молодое горячее тело"... "она была горяча"... и т. д. И даже в описании царя Николая - "горячие губы".
В иных случаях автор не удовлетворяется этим, как говорится, наддает, градус подскакивает еще выше: "жар, исходящий от графини, ощущался на расстоянии"... "пламень, исходящий от баронессы, обжигал наши колени"... "это любвеобильное чудовище, в котором таятся жаркие угли"... "она была горяча, как неостывшая головня"...
Не ограничиваясь телом и отдельными его членами, т. е. внешним, романист и о внутреннем мире
Чтобы ни один персонаж, ни одна страница не страдали нехваткой жизни, энергии, динамичности, Б. Окуджава мановением руки вызывает еще и бури, они страшной силой бушуют на всем пространстве сочинения, - и в природе, и в душах героев, и в обществе. Ну вот хотя бы: "Ничто не предвещало бури, но"... "случилась буря"... "буря нарастает"... "за ленивыми жестами графини скрывались бури"... "никто не догадывался, что бушевало у нее в душе"... "они не могли без ужаса вспоминать об эротической буре"... "я бурно негодовал, бушевал"... "негодование еще бушевало в Мятлеве"... "сомнения опять бушевали в нем"... "Какие бури я преодолел?" - думает Мятлев... "в душе Мятлева бушевала буря"... "за окнами бушевала вьюга"... "май бушевал"... "под окнами бушевала толпа"... "бушевали бури в Петербурге"... Во всех сочинениях Пушкина, как о том свидетельствует словарь его языка, слово "бушевать" употреблено лишь пять раз. О девятнадцатый век, как ты далеко!
Заканчивая характеристику наиболее примечательных изобразительно-стилистических черт романа, нельзя пройти и мимо того, что в нем пропасть всякой чертовщины, нечисти, несусветицы: привидения, бесы, таинственные утопленники...
Зачем и откуда обилие персонажей такого разряда? Думаем, что оно объясняется прежде всего тон же, уже привлекавшей наше внимание простотой и удобством обращения с такими персонажами. А это современно, прогрессивно. Тут нет необходимости в дотошных портретах, нудных психологических мотивировках, хитроумных речевых характеристиках и т. п. Кто же не знает, к примеру, внешности черта? А привидения в романе речей не произносят, лишь воют. Как? "Тихо и монотонно" - вот и вся речевая характеристика.
В то же время эта инфернальщина как бы придает сочинению некую добавочную философическую значительность. Глядь, кто-то и поставит твою несусветицу в один ряд с тенями из пьес Шекспира, с Мефистофилем из "Фауста", с безымянным чертом из "Братьев Карамазовых" или хотя бы с оборотнями из "Мастера и Маргариты".
Однако, сказав, как нам думается, уже немало о художественной и отчасти нравственной атмосфере романа, мы все еще не поведали, о чем же он и кто его герои. Начать тут лучше всего с образа главного героя князя Мятлева, вокруг которого все и вертится.
Сам по себе выбор для главного героя такого имени опять-таки весьма загадочен. Это все равно как если бы главному герою романа о наших днях дать имя, допустим, Василии Аксенов или Юрий Яковлев. Ведь именно в ту пору, которую описывает Окуджава жил известный поэт Мятлев, автор знаменитого романа в стихах "Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границей". Но дело не ограничивается совпадением времени и имен - у обоих Мятлевых много и других странных, озадачивающих точек соприкосновения, даже общих черт. Тот и другой богаты и принадлежат к высшей знати. Один писал стихи, имевшие шумный успех, другой - тоже одаренная художественная натура!
– сочинял музыку, приводившую в восторг даже знаменитых композиторов. Оба жили в Петербурге, причем о доме своего героя Окуджава пишет- "Дом князя Мятлева был знаменит на весь Петербург... В прохладном вестибюле великолепные копии с античных шедевров окружали вас... В полумраке, как в тумане, колыхались мраморные изваяния..." Но и о доме реального Мятлева доподлинно известно, что он был знаменит на весь Петербург своей роскошью и множеством картин (не копий!) выдающихся художников, за что его называли музеем. В таком контексте нельзя не заметить и той детали, что у поэта Мятлева есть сатирическая пьеска "Разговор барина с Афонькой", и у князя Мятлева - слуга тоже по имени Афанасий, Афонька, образ которого дан в сатирическом ключе. И уж окончательно повергает в недоумение тот факт, что романный Мятлев, как и действительно живший, был близким знакомым Лермонтова.
Зачем все это? Циничный критик Зет сказал мне: "Да просто Окуджава отродясь и не слышал о поэте Мятлеве, и не встречал его имени в стихах Лермонтова". Мы далеки от того, чтобы так думать об историческом романисте. Мы снова предполагаем тут какую-то тайну, которую можно разгадать лишь впоследствии.
Как бы там ни было, а романист пишет, что его герой "человек незаурядный", особенный; сестра героя корит его "страстью к скандалам", даже называет "злодеем, бросающим вызов"; о нем все время в романе ведутся разговоры как о человеке опасном и злоумышленном.