Гении и злодейство. Новое мнение о нашей литературе
Шрифт:
А после Октября он, задрав штаны, побежал за большевиками. Причем из всей футуристической команды Маяковский был в этом наиболее последовательным. Это была и в самом деле ЕГО революция – с романтизацией насилия и пафосом разрушения. Это были свои. Кроме того, революция была силой. А сила всегда привлекает. Одно дело – пугать обывателей с эстрады страшными картинами крушения их мира. И совсем другое – слышать в качестве аккомпанемента своих слов тяжелый топот идущих в бой колонн. «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо», – скажет впоследствии Маяковский. Это было искушение, которому подвергались многие авангардисты. Менять не только литературу, но и перекраивать жизнь.
Этому были основания. В революции,
Так вот, Маяковский был уверен, что его поэзия – именно то, что нужно революции. Всю оставшуюся жизнь он пытался объяснить это власти.
Кроме того, Владимира Владимировича по-настоящему захватил провозглашенный большевиками коллективизм. Он был по своей психологии очень «командным» человеком. Многие исследователи с сожалением отмечают, что поэта всю его творческую жизнь кто-то направлял. Сначала это был Давид Бурлюк, потом чета Бриков. Но возможно, сожалеть тут не о чем. Бывает талант и такого рода – когда человек великолепно знает «как», но ответ на вопрос «куда?» он спрашивает у окружающих. А вот большевики были командой. Большой. Настоящей. Обладающей огромной возможностью и, что самое главное, – несгибаемой волей и отчаянной решимостью довести начатое дело до конца. Перекроить мироздание – задача, может, и утопическая, но впечатляющая. В этом сила подобных проектов. Не всех удовлетворяет перспектива тихо коптить небо. А вот жить ради такой цели... Игра стоила свеч.
Но отношения с новой властью складывались у Маяковского непросто. Я уже отмечал, что в первые годы советской власти футуризм являлся официозным искусством, а Маяковский сделался редактором газеты «Искусство коммуны», которая издавалась на средства Петроградского совета. Для Маяковского это было время иллюзий, которые быстро прошли. Стать рупором революции не вышло. Во многом это произошло из-за того, что Ленин к творчеству поэта относился резко отрицательно [25] . Так, на выход поэмы «150 000 000», изданной за государственный счет, Ленин отреагировал запиской:
25
Во всех советских учебниках повествуется, что уже много позже Ленин похвалил стихотворение Маяковского «Прозаседавшиеся». Но он похвалил-то изложенную там довольно простую мысль.
«Как не стыдно голосовать за издание «150 000 000» в 5000 экз.?
Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность. По-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10-ти и не более 1500 экз. для библиотек и чудаков. А Луначарского сечь за футуризм».
Хотя бы поэтому Маяковскому не светило стать «самым главным» в области поэзии. В его статьях начала двадцатых присутствует прямо-таки детская обида: да я ж, да мы ж за советскую власть с первого дня! А она предпочитает «академиков» – то есть представителей более традиционного искусства, которые, возможно, не столь любили новую власть, но в творческом плане вызывали куда меньше вопросов.
А что Маяковский хотел, так сказать, в идеале? Это можно понять, листая тот же ЛЕФ. Львиную долю материалов составляет не творческая продукция, а теория. Точнее, поучения
Сразу оговорюсь, что в случае с Маяковским это не было простым стремлением сделать карьеру, пролезть на теплое место под крылышко к власти. Он и в самом деле полагал, что лефы нашли единственно верный путь. Что в качестве официозного издания они принесут революции максимальную пользу.
Раз уж речь зашла о ЛЕФе. Маяковский являлся главным редактором журнала и самой заметной фигурой в этой тусовке. Но на самом деле решал не он. За спиной поэта стояли Лиля и Осип Брик.
Тени за спиной
О Лиле Брик стоит рассказать поподробнее. Она не только сыграла огромную роль в его жизни, но и в значительной степени именно ей обязан поэт своей чудовищной – иначе не скажешь – посмертной славой.
В 1891 году в Москве в семье присяжного поверенного Юрия Кагана родилась девочка Лиля. Ее мать, Елена Юльевна, была пианисткой с консерваторским образованием. Отец увлекался поэзией Гете и поэтому назвал дочь в честь Лили Шенеман, возлюбленной немецкого поэта. И Лиля, и ее младшая сестра Эльза получили прекрасное воспитание, играли на рояле, говорили по-немецки и по-французски.
Лиля была девочкой очень живой, чуть ли не с подросткового возраста она приобрела некий шарм, который сводит с ума мужчин куда сильнее, нежели «чистая» красота. Неудивительно, что уже с юных лет Лиля начала причинять родителям головную боль своими сердечными историями. В тринадцать лет она влюбилась в сына коммерсанта Осипа Брика, который был ее двумя годами старше. Это была душераздирающая история, с попытками самоубийства и прочими подростковыми ужасами. Впрочем, страсть не мешала разным мимолетным увлечениям, одно из которых – роман с гимназическим учителем музыки – закончилось абортом (в шестнадцать лет). Кроме того, среди ее поклонников и дружков были художники, актеры и представители «золотой молодежи».
Все-таки в 1912 году Лиля и Осип сочетались законным браком. Ее муж был парнем тихим, который все время, свободное от работы в отцовской ювелирной мастерской, тратил на чтение книг и приобрел в итоге очень даже неслабую эрудицию. Довольно быстро семейная жизнь расползлась, но тесная дружба осталась на всю жизнь. Расстаться с Осипом Лиля так и не сумела. Уже после смерти Маяковского, выйдя замуж за комбрига Примакова, Лиля тем не менее притащила Осипа с собой. Что лишний раз подтверждает исключительное обаяние этой женщины. Представьте Примакова – крутого мужика, умевшего в Гражданскую приводить в повиновение орды буйных и своенравных красноармейцев, пролившего столько кровушки, что оторопь берет. Это был персонаж, по сравнению с которым наши нынешние бандиты – просто детки из песочницы. И вот жена тащит к нему какого-то интеллигента, да еще бывшего мужа. А ведь затащила. И так случается.
В. Маяковский и Л. Брик
С Маяковским Лиля познакомилась в 1915 году. Собственно, в это время поэт ухаживал за ее младшей сестрой Эльзой. Но, увидев старшую, переключился на нее. Лиля Брик вспоминала:
«Это было нападение. Володя не просто влюбился в меня, а напал на меня. И хотя фактически мы с Осипом Максимовичем жили уже в разводе, я сопротивлялась. Меня пугала его напористость, рост, неуемная, необузданная страсть».