Гении места или Занимательная география

Волкова Дарья

Она сильно сдала за последние годы. Не тронула седина роскошные темные волосы, не обрюзгла статная фигура – даже после рождения троих детей. Все было внутри – седина, боль, усталость души. Иногда ей казалось, что при всей тяжести доли кифэйской – ее тяжела как-то по-особому. Все началось с Петра. Когда ей показали его в числе пяти прочих – он зацепил сразу. Мрачным взглядом светло-голубых глаз, непокорным вихром соломенных волос, неуступчиво поджатыми губами. Ей, с ее цыганской внешностью, эта светлость во всем казалось необычной, волнующей. А еще в нем чувствовалась какая-то первозданная мощь. Только потом она узнала, что так выгладит своеобразная харизма Роксов.

И что эта его суровость и неуступчивость – она не кажущаяся. Это часть его натуры. Он и был таким – молчаливым, неразговорчивым, всегда серьезным. Лишь на прикосновения никогда не скупился – обнять ему было проще, чем сказать.

Их развело далеко, очень далеко. Мало того, что на разные края континента, так еще и в места дикие, дремучие. Впрочем, этому ли удивляться? Ведь не Альфаиры они. Он – Рокс, она – Водзар. Но все затмевало то, что натальную карту им дали на троих детей. Как она была рада. Рада и горда.

Рождение третьего сына ее подкосило. В тот момент, когда, после всех ее мучений, акушерка Елена Ивановна Атчытагын, обтерев младенца, издавшего вполне себе громкий крик, довольно сказала ей:

– Богатыр, Варвара-нны. Красавец.

А она зарыдала. Богатыр. Три ребенка. Три! И ни одной дочки. Даже на руки брать сына не хотела. Потом оттаяла, конечно, сердце материнское не обманешь. Но когда отдавала сына мужу – ни слезинки не пролила. А потом еще на два года – в тоску черную, махровую. А в озере стала болеть и умирать рыба, обмелели и сверх обычного заилились берега. Тогда ее все та же Елена Ивановна встряхнула.

– Нельзя так, Сууг-нияси. Рыба мрет, вода плохая. Люди скоро помирать начнут. Плохо, сильно плохо.

Пришлось карабкаться из зыбкого морока тоски. Пришлось. Ведь она же Хозяйка воды. Но как же тяжко одной-то... Три ребенка. Три сына. Три богатыра.

Надеялась, что старшие... Альфаиры... Чем Квинтум не шутит? А вдруг окажутся рядом с ней?.. И тут ее судьба обделила, обидела. Мальчишки выросли, прошли инициацию и остались там – далеко, за Уралом, рядом с отцом. Ну, для нее, живущей на крайнем востоке континента это казалось рядом. Рядом с отцом, далеко от нее.

Асхату уже восемь. Она не видела его ни разу с тех пор. Помнит годовалым. Вспоминает последний разговор с мужем – выспрашивала Петра, какой теперь Асхат.

– На тебя похож?

– Нет. Ни один сын на меня не похож. Что Тагир, что Фарид... Фарид вообще на тебя стал похож ужасно. Патлы отрастил – так вообще вылитая ты.

Варвара улыбается. Ну, хоть похожи на нее сыновья. Хоть какая-то радость.

– Значит, на меня похож Асхат?

– Нет, на тебя тоже не похож. Ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца.

– Петр!

– Да знаю я... Шутка это была, шутка. Я же понимаю, что...В общем, волосы темные, но светлее твоих. Ямочка на подбородке.

– Ямочка?!

– Угу. Не пойми, откуда.

Она Водзар второго уровня. Она сидела на этом месте больше десяти лет! И теперь она поедет к своим сыновьям. К своим мальчикам – Тагиру, Фариду... Но сначала – к Асхату. Чтобы обнять крепко-крепко. И поцеловать в маленькую ямочку на подбородке.

Творить димфэйя было легко. Правда, она никогда не работала с таким массивом энергии. Но ей нужно было много – чтобы хватило надолго. Путь ей предстоит долгий... Квинтум не рекомендовал Хранителю покидать Обитель более чем на месяц. Но тут уж извините – как получится. Пока всех своих сыновей не проведает – домой не вернется.

Варвара скептически оглядела творение рук своих. Вышло что-то странное. Конечно, Водзары, как

никто, умеют работать с энергией, но все равно – странно. Впрочем, главное – у нее получилось. Только вот, похоже, отдала слишком много... От этого же кружится голова и двоится в глазах? От этого шум в ушах? От чего же еще?

Женщина покачнулась. А потом картинно, успев напоследок еще всплеснуть руками, мягко упала на пол. Совершенно по-настоящему лишившись при этом сознания. И еще чего-то, возможно. Серебристое облако, занимавшее объемом около трети комнаты, нервно запульсировало, словно от боли, а потом начало сжиматься. В итоге получился яркий серебряного цвета шар – размером с надувной пляжный мяч. Описав плавную дугу, шар без труда просочился сквозь потолок и затаился на чердаке дома сууг-нияси.

После. Асхат и Петр.

Белоснежный пес, недвижно лежавший на кровати рядом с мужским телом, резко повернул голову на звук хлопнувшей двери. Вошедший мальчик с грохотом вывалил дрова возле печи, скинул с головы капюшон малицы.

– Ох и ветрище там, Пашка. Я упал даже, два раза. Дрова рассыпал, собирал потом. Потому и долго так.

Пес ответил негромким поскуливанием.

– Ты чего? Лежи, папу грей!

Самоед заскулил чуть громче.

– Тебе на улицу надо? Ладно, беги, – Асхат подошел к двери, приоткрыл. – Только быстро! И осторожнее там – правда, сильный ветер. Когда уже... – закрывая за выскочившей собакой дверь, – весна?..

Вздохнул – тоскливо, совсем не по-детски. Подошел к отцу, лежащему недвижно. И так уже две недели. Как упал тогда – навзничь, вставая из-за стола, так и не приходил в себя. Еле-еле смог затащить отца на низкую кровать. Асхат все боялся, что однажды проснется – а папа умер. Впрочем, отец и так немногим отличался от мертвого. Сердце иногда и вовсе не слышно было. Верил Асхат только в одно – что Пашка почует, если с отцом совсем непоправимое случится. Если папа уйдет. Насовсем.

Мальчик всхлипнул. Нельзя плакать – так отец учил. Иногда он злился на отца – за то, что тот так говорил. Как – нельзя плакать? Когда мама снится – каждую ночь. И во сне она гладит его по голове, смотрит на него своими большими, темными, ласковыми глазами. И говорит что-то – но он ее никогда не слышит. И просыпается после этого всегда в слезах. А отец хмурится, но чаще молчит. Но Асхат знает – отец его осуждает за эти слезы. Ничего, он вырастет – и станет таким же сильным, как братья – Фарид и Тагир. Как отец. И плакать больше не будет. Но как же хочется увидеть маму!

Он раньше думал, что мама оставила его, потому что он плохой. До сих помнит лицо отца, когда признался ему в этих мыслях. И как отец тогда обнял его – крепко-крепко. А потом рассказывал долго, да только Асхат почти ничего не понял из рассказа отца. Кроме того, что мама его любит. Только не может быть рядом. Потому что она – кифэй, и очень далеко отсюда. А папа – кифэй, только тут, на острове. И они не могут быть вместе. И братья тоже далеко. А он тут один, только Пашка рядом.

В дверь заскреблись, вот и Пашка. Впустил пса, тот быстро забежал в помещение и сразу к печке – шерсть обсушить. Асхат был уверен: в том, что папа еще жив, заслуга целиком и полностью Пашки. Самоед встряхнул пушистой шерстью и запрыгнул на кровать. Немного потоптался, тщательно вылизал лицо и руки лежащего мужчины, утроился под боком и замер. Иногда Асхату казалось, за эти долгие две недели, что это он сам виноват в случившейся беде. Ведь он на отца злился – за то, что тот не разрешал ему плакать по маме. А теперь – ни папы, ни мамы. Один, совсем один. Только Пашка у него остался...