Гении места или Занимательная география
Шрифт:
– Да в нашей ситуации их всегда мало. Ладно, Селезнев довезет нас до станции...
– Хорошо, что мальчик пришел в себя.
– Да, хорошо.
– Жаль, что ничего не помнит.
– Нет, это как раз тоже хорошо. Зачем ребенку лишние переживания? Вряд ли он бы смог рассказать что-то, чего мы не знаем.
Они стоят в прокуренном тамбуре и смотрят на проносящуюся за окном ночь. Еще сутки в пути. Им хочется поговорить о своем, важном, но в плацкартном вагоне это совсем неудобно.
– Миша, ты разве не рад? – Лина рассматривает
– Чему?
– Тому, что маму увидишь. И сестру. Живыми.
Он молчит какое-то время, все так же глядя за окно, на трассирующую россыпь огней пролетающего вдалеке какого-то безымянного населенного пункта.
– Я не жду уже... боюсь... плохих новостей.
– Все будет хорошо, – кладет руку ему на плечо. – Верь мне. Все будет хорошо. Мы справимся. Ты же не боишься... меня? Того, что нам предстоит сделать?
– Какая разница? Кажется, нет, не боюсь. Да и если бы боялся? Ради матери я готов на все.
– Миша...
– Ты вспоминаешь его? – Михаил резко меняет тему разговора.
– Конечно.
– Я до сих пор помню, как он меня за руку держал. Так крепко. Я... я должен был его удержать! Мне кажется, это из-за меня... что-то пошло не так. Из-за меня мы потеряли Мо!
– Перестань! Фарид же говорил, что портал нестабилен!
– Фарид не может знать всего, – горько произносит Михаил.
– Ты прав. А тут еще Мика... как с ума сошла. Трудно... – вздыхает, кладет голову ему на плечо. – Ох, Мишенька, как же трудно...
– Все равно, кроме нас – некому.
– Меня больше девочка беспокоит, – они идут за врачом по коридору. – Она явно после перенесенного стресса находится в пограничном состоянии.
– В каком?.. Что вы имеет в виду?
– Ее психическое состояние. Девочка практически не отходит от матери. Только поспать ее отправлять домой удается, да покушать. Сидит неотлучно при матери – будто помочь может. Не говорит ни с кем почти. А если говорит, то... пограничное состояние психики – вы сами увидите. Не уверен, что мы сможем помочь вашей матери – уж простите за откровенность, работа такая. А девочку... девочку спасать надо, пока не поздно.
– Мунира сейчас... там? В палате?
Врач смотрит на часы на запястье.
– Там. Где ж ей еще быть? Говорю же – живет практически в больнице.
Она бросилась к нему, едва они вошли в палату.
– Миша, Мишенька! – искренние, отчаянные детские слезы, когда жизнь еще не научила, что плакать – нельзя, стыдно, слабость. Зато есть вера во взрослого старшего брата: приехал – значит, все будет хорошо. Потому что Миша рядом.
Михаилу хоть разорвись – отчаянный взгляд не отрывается от лица матери, а руки гладят темноволосую голову, длинную косу, содрогающиеся худенькие плечи. Лина приходит ему на помощь, подходит к высокой кровати. Она не видела Тамару Самвеловну... в сознании, а сейчас эта маленькая, хрупкая женщина совсем теряется под одеялом. На лице с впавшими щеками и закрытыми глазами в обрамлении темных кругов тонкий нос с горбинкой кажется гротескно огромным. Легкое касание ко лбу под черными с
Она кивает Михаилу, но при этом стучит пальцем по запястью. Миша понимает ее пантомиму.
– Простите, – оборачивается к врачу. Двигаться приходиться вместе с сестрой – она крепко держит его за пояс, уткнувшись ему куда-то в район живота. – Вы не могли бы... ненадолго...
– Да, конечно, я понимаю, – кивает доктор. – Если нужен буду – вы знаете, где меня искать.
– Миша, медлить нельзя! – произносит Лина, как только за врачом закрывается дверь палаты. – Давай прямо здесь. Она едва держится!
– Это все мухи! – Мунира вдруг отрывает зареванное лицо от рубашки брата. – Я им говорила! Что надо отгонять мух! А они мне... – она скривила дрожащие губы, – говорят: “Иди домой, девочка, с мамой все будет в порядке”. Будто я не понимаю... А теперь...
– Умка, – Миша садится на корточки, берет сестру за руки, – успокойся. Какие мухи?
– Вокруг мамы были мухи. Они приходили за ней. Они... они... – она снова вздрагивает, утыкается брату в шею.
– Тише, тише, медвежонок, – он называет ее этим детским прозвищем, сам дал, когда первый раз ее увидел – очень она была упитанная тогда, и не отпускала маму от себя, как медвежонок Умка медведицу маму. Михаил поднимает взгляд на Лину, вид у нее встревоженный, она качает головой.
– Нет времени, Миш. Нет сейчас времени отводить ее куда-то.
– Я и не пойду! – Мунира резким движением руки оттирает слезы. – Вы поможете маме? – это уже адресовано Лине.
– Попробуем, – Лина скупо улыбается. – А теперь, пожалуйста, возьми стул и отойди вон туда, к окну. Сядь и глаза закрой.
– Я лучше дверь подержу, – с этими словами Мунира берет стул и очень ловко фиксирует дверь ножкой, так, что не открыть снаружи. – Нам же никто не должен мешать?
Миша молчит, явно удивленный поведением младшей сестры. Его малышка Мунира сильно повзрослела с их последней встречи три года назад. А Лине сейчас не до сантиментов.
– Да, нам никто не должен мешать. В том числе и ты.
– Я не буду мешать! Но глаза, – девочка упрямо вздергивает подбородок, – не закрою.
Лина вздыхает. Нет времени спорить со строптивыми детьми.
– Хорошо, смотри. Но ничего, ты слышишь, ничего не делай! Не вмешивайся, что бы ни увидела! Поняла?
– Поняла, – серьезно кивает Мунира, нисколько не обескураженная резким тоном незнакомой молодой женщины. Кладет ладонь на ручку двери. – Начинайте.
– Миша, – Лина подходит близко, глаза в глаза. – Не бойся.
– Не боюсь.
– Боишься.
– Это не важно.
– Важно! Не сопротивляйся мне. Вы оба Альфаиры, вы мать и сын. Все должно пройти просто и быстро. Если ты не будешь сопротивляться мне.
– Хорошо, – он тяжело сглатывает. – Я понял. Я постараюсь.
Лина не обманула – вышло быстро. И почти не больно. И они устояли на ногах даже – замерли только оба, тяжело дыша. И первой опомнилась Мунира, бросилась к матери, несколько секунд вглядывалась в лицо лежащей на кровати женщины, а потом, словно поняв что-то...