Гений и куколка
Шрифт:
– Правда?!
Тёплая волна счастья поднимается и кружит мне голову.
– С чего б мне врать? Кидай по блютусу.
Я ищу нужную кнопку и... впадаю в ступор: Олег. Он будет против. Что если взбесится?
– Алё! Чего висишь? Приём-приём. Земля, я - Сатурн, - машет красноватыми ладонями Анна.
Жгучее желание выставить моё скромное детище на всеобщее обозрение отдаётся стуком в висках. Страшно, но... Будь что будет! Я жму на кнопку. Чувствую себя предательницей:
– Лови.
Анна Михална довольно кладет мобильный обратно в сумку.
– Созвонимся по денежке. Или я тебе в чате напишу. Мне тут надо ещё пару вопросов перетереть, пока вся кодла в одном флаконе. Не теряйся!
Весёлая пёстрая гора с крашеной шевелюрой скрывается в толпе, и света в зале будто становится меньше. Я слоняюсь среди незнакомцев. Ловлю взгляды, сдержанно улыбаюсь. Хочется домой, сбросить высоченные каблуки и неудобное платье, распустить волосы, свернуться уютным клубком рядом с Олегом. В гостиной на диване он положит на пуф ноги в мягких домашних брюках, увлечётся книгой, сдвинув на кончик носа очки, а я буду дремать под пледом, слушая шелест страниц и потрескивание дров в камине. Вздыхаю: Олег наверняка занят. Но я попрошу. Надеюсь, он поймёт по глазам, что не капризничаю.
По гостиничному коридору я иду к дальнему холлу, утопая шпильками в мягком ворсе ковровой дорожки. Издалека слышу, как Олег что-то ритмично рассказывает, другие смеются: один мелко, будто заходится тявканьем собака - Ройман, второй - раскатисто кашляет - Вазович, третий подхватывает - понятия не имею, кто это. Дружный мужской смех. Хорошо им, весело.
Я подхожу ближе. В задымлённом холле, развалившись в кресле между пальмами, Олег что-то декламирует, читая с листа. На журнальном столике - раскрытая коробка кубинских сигар, снифтеры с охряной жидкостью, заполненные окурками пепельницы. Останавливаюсь за плотными, с крупными прожилками листьями гигантской монстеры. Не хочу мешать: выйду, когда Олег закончит. Но тут же слух различает слова... и внезапное, как скрежет крыла авто о поребрик, чувство коробит меня. Я не могу не узнать то, что с насмешливой издёвкой произносит Олег, - это фразы из моего рассказа.
– Угомонитесь, братия, я продолжаю. "Большие, тёмные, как переспелая черешня, глаза задумчиво улыбаются из-под широких бровей...", Брежнева встретила, не иначе... И вот дальше - его черешнево-карие глаза... Не могу... глаза-черешни... сейчас выкатятся... или птицы выклюют...
– Олег зло ржёт. Громко. Неприятно.
– Русский - явно не родной!
Мне становится дурно, и голова кружится так, что хочется сползти по стене на ковёр.
Как в тумане, слышу продолжение чтений дурацким тоном:
– "И вдруг его губы требовательно приближаются к моим. Так сразу? Однако наглец! Я хочу отстраниться, но не могу - слишком хорошо. Как может взрослый мужчина пахнуть вишнёвой пенкой? Этого не понять..." Я не могу, господа, просто не могу! Вишнёвой пенкой, почему не вафельной крошкой?
– веселится Олег.
– Или жжёным сахаром?
Его слушатели гогочут в ответ.
– Погодите, сейчас будет самое интересное. Наберите побольше воздуха! Готовы? "Миг, и он прижимает моё тело к своему - жаркому, сбитому из одних только мышц. От его поцелуев горячая волна опустошает голову. Мои бёдра тяжелеют. Кровь пульсирует внизу живота, скручивается в плотный дрожащий сгусток и растекается снова. "Румынский принц" тянет меня мимо заснувшей над вязанием старушки вглубь лавки - в подсобку, заполненную шитьём и тканями. Его властные руки не дают мне шанса одуматься. В душной полутьме он касается кончиком языка уголков моих губ. Приятно. Нежно.
– Голос Олега вибрирует от еле сдерживаемого смеха.
– Я провожу ладонью по его волосам - в меру шелковистым, в меру жёстким. Он целует меня снова, и его пальцы беззастенчиво скользят по моим бёдрам вверх - под подол короткого сарафана. Что же он себе позволяет?! Но если это... так... хорошо...
– к чёрту условности - пусть! Вместо пощёчины моя рука забирается под майку, сжимает его гладкую кожу, и запах вишнёвой пенки становится ярче..." - Олег разражается диким хохотом, смахивает слезу с уголка глаза: - Эротические фантазии домохозяйки. Или бухгалтера, - и вставляет любимое: - Sapienti sat ...
Кислота в моём теле больше не растекается. Она становится густой, твердеет, стягивается в шарики, тяжёлые металлические шарики, что вот-вот разорвут меня изнутри. Зачем он купил мне платье? Туфли? Зачем его беспокоила губная помада? Уж лучше бы выставил напоказ голой. Ему ведь без разницы.
Во рту сухо и мерзко. Я разворачиваюсь и слышу вдогонку:
– Доронин, ты слишком суров к ней. Ты рассматриваешь её писанину с пристрастием, - вставляет Вазович.
– Зря! Это просто вид женского эскапизма. Вспомни старину Фрейда!
Я останавливаюсь. Любопытство погубило кошку. Интересно, что ответит мой муж. Его голос звучит возмущённо:
– Помилуйте, батенька! Какой эскапизм? От чего ей убегать? У неё всё есть. Она благодарна и счастлива.
– Нет, ты всё же зря так. У тебя прелесть жена. Кто бы мне так готовил... И вау-эффект, кстати, в рассказе имеется, - шутливо возражает Вазович.
– Девица в рассказе ждёт принца, а получает взамен гастарбайтера.
– Твоя супруга, и правда, мечтает о гастарбайтерах?
– подтявкивает Ройман.
– Какая испорченная девочка... Займись воспитанием! Я б её непременно воспитал...
Я снимаю туфли. Можно метнуть в одного из них. Рассматриваю каблук - десять сантиметров. Достаточно тонкий. Если вонзить в глаз с силой... Пробьёт до самого мозга. И с брызгами крови вытечет на пол желеобразное серое вещество, которым они так гордятся. Жаль, у меня не хватит сил - так ударить.
Боже, как Анна права! Повсюду мужской шовинизм. На Земле есть две только нации: мужчины и женщины. Враждующие. Пока этот жестокий мир принадлежит мужчинам. При всей раздутой легенде о равноправии у меня просто не достаточно мышц, чтобы постоять за себя. Я даже оплеухи раздавать не умею... Ненавижу этот мир! Ненавижу! Нарушаешь правила - и ты наказана. Придумываешь милую историю - тебя высмеивают... Ты... ты... просто кукла... куколка. Глупая и бездарная. Барби.
Я поджимаю губы и несусь прочь. Огни фойе уже совсем близко. Я замедляюсь, надеваю туфли, поправляю платье. И вдруг меня до дрожи пробирает брезгливость. Опять сливаться с толпой тщеславных носителей Армани и Прада, становиться одним из этих картонных персонажей? О, нет. Только не туда! С удивлением обнаруживаю, что не потеряла клатч. Хотя к чему он, если я даже не захватила кошелёк? Дойду пешком: от Якиманки до Ордынки - не великий путь. Его даже Барби на каблуках одолеет. Отключаю телефон: я в полёте - все к чёрту.
Вижу ответвление коридора - бар. Там наверняка есть отдельный выход на улицу. Открываю дверь и ступаю в сизую полутьму. Сигаретный дым, спиртные пары и ленивый гитарный блюз витают под потолком. Я иду по проходу между столиками, пытаясь угадать, где выход. До меня нет дела философу-бармену, нет дела тёмным фигурам за столиками. Мне до них тоже. Это хорошо.
– Иванова, не проходи мимо!
Я всматриваюсь в лицо под лохматыми космами.
– Не узнала, Иванова? Скоро буду богатым, - смеётся лохмач в джинсах и косухе.