Гений подземки (сборник)
Шрифт:
Наконец Ромка не выдержал:
– Где же дорога?
Его вопрос прозвучал на удивление жалобно.
– Я ничего не вижу…
Багдасаров внимательно взглянул на Ромку и отрешенно прошептал:
– Дорогу не обязательно видеть. По ней нужно просто идти. Где-то я это читал…
Шаг к столу они сделали одновременно, к столу, где покоился вставленный в замок ключ.
– Откуда я знаю? – сердито сказал Багдасаров, словно огрызнулся. – Не сработала, и все.
Ромка требовательно таращился на него и отставать не собирался. Перстни уже рассовали по ячейкам, замок, завернутый
– Может, мы не учли чего-нибудь. Не выполнили некое условие. Или, наоборот, сделали что-нибудь лишнее. Или выбрали неудачное время. Да мало ли? Что мы, в сущности, знаем? Почти ничего – собери ключ и вставь в замок. А вдруг это нужно делать лишь в полночь с четверга на пятницу, убив предварительно летучую мышь и сориентировав замок по компасу? Да чтобы в радиусе десяти метров не было ничего железного? А?
– Ерунда, – отрезал Дима.
Ромку распирала досада.
– Ерунда, конечно, – уныло согласился Багдасаров. – Но ведь не сработала эта штуковина?
Федоренко поморщился.
– Погоди, Слава, не пыли. Во-первых, с чего ты взял, что не сработала? Вдруг это мы, олухи, попросту ничего не рассмотрели? Думал над этим?
Багдасаров сел на диван.
– Иносказание? – неуверенно предположил он.
– Не обязательно, хотя и не исключено.
– А что еще? Не отпирайся, старший, я вижу, что у тебя есть теория.
Багдасаров оттаял и вновь превратился в прежнего Багдасарова – пытливого, цепкого, расчетливого и спокойного. Ромке, как всегда, досталась роль слушателя.
Дима помедлил, словно взвешивал в последний раз свои мысли и доводы.
– Ты не задумывался, почему практически все восточные философские системы так или иначе называются «Путь»? Путь длинного кулака, путь дракона, звенящий путь? Даже каратэ – это «Путь пустой руки», а не просто «пустая рука», как все привыкли переводить. Каратэ-до!
– Своеобразный метод самоуглубления? – вдумался Багдасаров, подхватив мысль и развивая ее. – А что? Сколько мы документов переворошили, сколько информации впитали и перелопатили… Это ведь тоже способ самосовершенствования, путь к себе, грубо говоря. Хм, забавно!
– Другой вариант, – продолжил Дима. – Экзамен. Дорога открывается только со второго раза. Или с третьего. Цель – проверить, насколько ты в ней нуждаешься. Если один раз попробовал и охладел от неудачи – гуляй, такие не требуются. А если ищешь, пробуешь снова и снова…
– Да ты просто кладезь мудрости, – усмехнулся Багдасаров. – Только у тебя чересчур уж… астральный подход.
– Предложи материальный, – парировал Дима.
– Я уже предлагал: невыполнение какого-либо условия-фактора.
Дима покивал.
– Знаешь, – досадливо сказал Багдасаров, – поспешили мы с тобой в Киев. Зря не стали копаться в дневниках Филиппа-ключника. Откуда у него такое странное прозвище?
Федоренко пожал плечами:
– Еще не поздно!
Багдасаров вздохнул и глянул на Ромку.
– Вот так-то, Ромочка!
Улыбка его была азартной и чуть-чуть грустной. Ромка улыбнулся в ответ.
– Знаете, ребята… Мне кажется, вы уже давным-давно в дороге. Один я на обочине застрял. Возьмите меня с собой, а?
– То есть? – не понял Дима.
– Можно с вами в архив? Ни разу ведь не был. Авось помогу что-нибудь раскопать.
– Эк хватил! –
– Но учти, – честно предупредил Федоренко, – архив Филиппа в Ярославле, а куда нас потом занесет…
– Ну и ладно, – не смутился Ромка. – Дорога есть дорога!
– Вот и отлично.
Багдасаров любовно уложил футляр с перстнями и замок в дипломат и направился к выходу. Только теперь Ромка вдруг увидел на внутренней стороне двери полустертую надпись. «Via est vita», – гласила она.
«Дорога – это жизнь».
И Ромка понял, что согласен.
Июнь 1987Ущелье Горного Духа
Реальная история
Часть 1
Блокнот, найденный в тайге
«Я был тогда совсем еще мальчишкой, не помню даже возраст – то ли десять лет, то ли одиннадцать, а может, и все двенадцать. Именно поэтому вам покажется, что воспоминания мои порой слишком ярки, а порой совсем уж полустерты, но ведь прошло уже больше десяти лет!
Почему Буслаев выбрал меня меня в попутчики, мог бы сказать только он сам, но вряд ли он жив. Наверное, потому что взрослые идти с ним не хотели, а совсем одному в тайге очень уж тоскливо. Буслаев много разговаривал со мной, серьезно, по-взрослому, и мне это нравилось. Я называл его Захарычем, и мне это тоже нравилось. Задержать меня никто не мог: мать я не помнил (и не помню), отца – очень смутно. Все, что осталось от родителей, – это ветхая избенка на краю поселка, пустая и разваливающаяся, да цепочка с медальоном в виде серебристой змейки с красными глазами-бусинами у меня на шее. В ту пору я жил у старой, как сам поселок, бабки Матрены и вечерами читал ей Ветхий Завет, писанный в каком-то старообрядческом монастыре. Матрена кормила меня и даже подарила кое-что из одежонки, хотя прожил я у нее всего ничего – перезимовал только. До этого меня ютили поселяне. Отца моего не забыли и часто поминал добрым словом; когда я, четырехлетний, остался один-одинешенек в родительской избе, люди обо мне позаботились. Пожалуй, сыграло свою роль и то, что я уже тогда умел читать и писать, ведь мой отец был единственным учителем на сотни верст окрестной тайги. Во всяком случае, в каждой семье, где мне приходилось жить, я много читал вслух толстые засаленные книги, совершенно не понимая содержания, и изредка писал «грамоты», как называли поселяне письма.
Буслаев был первым, кто ни разу не назвал меня «сироткой» и никогда не гладил по голове. Это сразу подкупило, и решил я, что пойду за ним куда угодно, хоть к черту в зубы! Но тогда я еще не знал, что так оно и окажется.
Выступили мы в мае, и тайга поглотила нас на целых четыре месяца. Первые пару недель нам изредка встречались охотники-якуты, а потом пошла такая глушь, что даже звери нас почти не боялись. Вещей у Буслаева было немного, практически все умещалось в ладном выцветшем заплечном мешке, который он всегда называл «сидор». У меня на спине болтался такой же, но поменьше и самодельный. Буслаев доверил мне нести все съестные припасы, спички и часть патронов. Меньшую, конечно, но мне и это ужасно льстило.