Гений Умирает Дважды
Шрифт:
— Ты что делаешь! — Джонни ударил по стволу, отводя оружие вверх. — Это же Боксер!
Остальные тоже не стреляли. Мгновение, целое бесконечно долгое мгновение Самурай колебался: все же Боксер его пожалел, не выстрелил. Но…
Самурай оттолкнул Джонни, опять вскинул свой «Кедр» и дал короткую очередь. Правда, он сознательно стрелял мимо — благо, внизу сыро и отсюда не видно, насколько в стороне от беглеца впились в землю пули… Первые выстрелы прозвучали — сразу ударили несколько автоматов. Кто как стрелял — кто прицельно, а кто, как и Самурай, для отвода глаз — выяснить было невозможно. Но только одна из пуль попала-таки в цель. Боксер словно споткнулся, покатился вниз, больше даже не пытаясь замедлить свое падение. Даже через голову перекувырнулся.
— Вперед! — заорал Самурай.
Заорал что есть мочи. И вместе с тем с плохо скрываемой досадой. Даже в его заскорузлой душе шевельнулось нечто похожее на сочувствие у преследуемому. Вернее, теперь уже к загнанному и обреченному человеку.
Двое или трое его подручных помчались вместе с ним вниз. Джонни и Кермач остались возле машины.
— Эх, Боксер, Боксер, — откровенно вздохнул Джонни.
— Да, не по делу сорвался, — с непонятной интонацией отозвался Кермач.
В этот момент подъехал новехонький «навороченный» "мерседес".
— Что тут? — высунулся из нее Вахи.
— Боксер, — кивнул вниз Джонни.
— А сука? — Вахи думал, что Боксер увез только Карину, не подозревая о бегстве своей любовницы.
Джонни ничего не сказал, только неопределенно пожал плечами.
Вахи обменялся несколькими словами со смуглыми парнями, сидевшими в машине вместе с ним.
— Освободи проезд, — кивнул он Кермачу.
Тот нехотя направился к своему автомобилю. Султанов вылез из машины, подошел к краю дороги. Внизу Самурай с вооруженными людьми уже догнали раненого Боксера, окружили его.
— Не убивать! — коротко распорядился Вахи. — Он у меня сам о смерти молить будет…
Джонни промолчал.
Сзади громко взвыл двигатель. Султанов торопливо вернулся в свою машину. Автомобиль, за рулем которого сидел Кермач, дважды дернувшись, оторвался от зацепившегося за бампер второго авто, подался вперед, проехал несколько метров и замер. На месте, где он только что стоял, на бетоне разлилась огромная лужа вытекшего из пробитого картера масла. Двигатель скорее всего теперь был заклинен насмерть — ну да тут уж ничего не поделаешь. «Мерседес» осторожно протиснулся в освободившийся проезд и резко прибавил скорость. Это было первое, что увидел Боксер, когда его подхватили под руки и приподняли с земли. Подвиг оказался бесполезным.
— Гнида ты, а не Самурай, — сказал он с тоской.
Тот не ответил. Боксера поволокли наверх. Оказавшись наверху, дюжие парни опустили своего недавнего начальника на бетон дороги. Смотрели на поверженного по-разному: одни равнодушно, другие с откровенным сочувствием. Белая перепачканная рубашка бывшего спортсмена на груди на глазах набухала кровью, алая струйка появилась из-под спины. Сам он тоскливо смотрел в небо.
— Он тебя хочет пытать, Боря… — сказал Джонни и запнулся.
Боксер не отозвался. Мыслями он был не здесь. Вспоминал те времена, когда был просто боксером, с маленькой буквы, а не бандитом с большой. Как впервые выиграл юношеский турнир и стал чемпионом своего родного городка среди школьников. Как впервые вышел на ринг в майке сборной СССР и вдрызг проиграл, получив нокаут в первом же раунде. Как стоял, распираемый гордостью, на пьедестале почета на Олимпийских играх рядом с легендарными Енгибаряном и кубинцем Стивенсоном… Как оказался не у дел и пошел в телохранители к ныне покойному Самойлову. Как впервые по его заданию поехал на криминальную акцию — выколачивать долг из обанкротившегося мелкого кооператора…
— А потому прости, — закончил тираду Джонни.
Он поднял пистолет и нажал спусковой крючок. Пуля попала точно в сердце. Могучее тело судорожно дернулось, ноги несколько раз царапнули выщербленный бетон…
И человека не стало.
— А как была его фамилия? — негромко спросил один из молодых парней.
Ему никто не ответил.
ШВЕЙЦАРИЯ, АЛЬПЫ, БЛИЗ ПЕРЕВАЛА СЕН-БЕРНАР
Первое, что увидел Лосницкий, когда открыл глаза, это было высокое синее небо. Где-то в уголке его сознания шевельнулось воспоминание о лежавшем на аустерлицком поле князе Андрее, но оно тут же исчезло. Не до классики, когда тут такое…
Одновременно с воспоминанием всплыл более актуальный вопрос: где я? В памяти запечатлелось: бесконечная горная дорога, идущая на обгон машина, черная точка ствола пистолета, а потом долгое, бесконечно долгое скольжение по припорошенному снегом горному склону… Он рвал ручку дверцы, которая никак не желала открываться… Потом наконец дверца распахнулась, одновременно в лицо вспух тугой мешок подушки безопасности, Александр вывалился наружу, ничего не соображая, покоряясь первобытному инстинкту, переполз за камень, затаился за ним — и тут же услышал, как откуда-то сверху раз за разом хлопнуло несколько частых выстрелов.
Когда наступила тишина, Александр вдруг как-то мгновенно расслабился и закрыл глаза. Он чувствовал, как судорожно колотится сердце, как между сомкнутыми веками просачиваются слезинки и сползают по щекам — однако ничего с этим поделать не мог. Вляпался… Вляпался… Вляпался… Сам, сам, сам, дурак, виноват… И как теперь избавиться от этого кошмара?
Сколько он так пролежал за камнем, Лосницкий не знал. Просто в какой-то миг почувствовал, что жутко замерз в своей легкой ветровке. Замерз настолько, что ему стало все безразлично, даже если сверху на него по-прежнему нацелено пистолетное дуло.
Он как-то читал, что последующая стадия замерзания — полнейшее безразличие к своей дальнейшей судьбе. Если после этого по телу изнутри, из района солнечного сплетения, разольется блаженное тепло, — тогда с того света его уже никто не сможет вернуть…
Александр с трудом и с хрустом сгибая продрогшие окоченевшие суставы, поднялся с земли. Первым делом посмотрел вверх по склону. Там никого не было. Было слышно, как по дороге мимо проехала машина, но не остановилась — он был в зоне невидимости. Потом еще одна… Убийцы четко рассчитали место, где совершить нападение.
— Мсье?
Услышав рядом голос, Александр резко, насколько позволяло застывшее тело, обернулся. Даже присел от испуга.
В нескольких шагах от него стоял человек, облаченный в какую-то хламиду — не то рясу, не то одежду местных горцев. Он был, насколько можно было судить по внешнему виду, еще не стар, однако с большой черной кудлатой бородой, покрывавшей коричневые морщинистые щеки. Ясные голубые глаза никак не сочетались со смуглой кожей и черными жесткими волосами. Только эти глаза и свидетельствовали о том, что к древней кельтской крови кто-то из его предков добавил крови арийской.