Гений
Шрифт:
3.28.4Б Неконтролируемая исповедь
Он появился в библиотеке, сразу же зашумел и затопал, чтобы его заметили издалека и успели привести себя в приличный вид, заглянул в кухню, поймал очень неприятный взгляд Шена и приложил бешеное усилие для того, чтобы продолжать улыбаться и дурачиться. Извинился перед Верой за свои глупые обнимашки, а когда она отвернулась, сунул Шену записку, которую Шен прочитал с невозмутим лицом и спрятал, как будто ничего нового не узнал. Барт следил за его реакцией так напряжённо, что в ушах звенело от сосредоточенности, он готов был вскочить и телепортироваться куда угодно, в любую точку мира и любую обстановку, но Шен выглядел так, как будто на ближайший час они уже везде успели.
«Что происходит?»
Он спросил это мысленно, вслух он бы ни за что не решился, но Шен как будто услышал, посмотрел на него без выражения и указал глазами на табуретку, Барт сел, немного успокаиваясь, но всё равно не зная, чего ожидать.
«Он меня не отослал, что-то точно случилось.»
Вера принесла ему чашку, стала задавать вопросы примерно в том же ключе, что и недавно Доку, Барт отвечал, изображая веселье, а потом резко выпал из образа, потому что Вера спросила:
— Ты когда-нибудь видел магический щит, похожий на морозные узоры на окне?
Он видел, да, потому что сам его сделал. Единственный в своём роде, нереально красивый щит, девяносто девять процентов ценности которого для науки состояло в этих самых морозных узорах — он сделал щит за пятнадцать минут, а потом три часа делал эти узоры, потому что это был щит для Веры, и ему хотелось, чтобы он был красивый. Настолько сильно хотелось, что он пошёл в библиотеку, в которую ему было нельзя, стащил учебник по математике, к которому наставники не допустили бы его с его знаниями ещё лет пять, прочитал всё, что смог понять по фрактальным размерностям и топологии гиперболических плоскостей, и исписал уравнениями пятиметровое окно, потому что ему нужно было видеть все расчёты одновременно. Когда он собрал магический каркас, то уже был в полутрансовом-полуобморочном состоянии, и настолько обалдел от этого каркаса, который сам был похож на трёхмерную модель хаотичной бесконечности, замкнутой внутри себя, что пришёл в ужас от идеи разбираться в этом всём ещё раз, или, упаси боги, кому-то это объяснять. Поэтому принял волевое решение оставить свой триумф только себе, вымыл окно, сжёг бумаги, вернул на место учебник и с облегчением выбросил эту ночь из головы целиком.
«Если она увидела эти узоры, значит, щит сработал.»
— Что случилось? На тебя напали? Что это за всплеск был в центре, вот, недавно совсем, это оно? Ты там была? Всё нормально?
Он нервничал всё сильнее, потому что смотрел на Веру, а она на него не смотрела, и отвечать не собиралась — она смотрела на Шена, а Барт меньше всего сейчас хотел на него смотреть.
— Барт, это твой щит? — голос Шена звучал так ровно, что мог означать вообще что угодно, его это всегда бесило в Двейне, Шен себя обычно так не вёл, но сегодня был день исключений.
— Мой.
Повисла тишина, Барт всё-таки поднял глаза на Шена, но ничего не увидел — он носил такие щиты, что с тем же успехом можно было смотреть на статую, от живого человека в нём была только внешность, и та тяготела к мёртвой каменности. Барт прочистил горло и ровно сказал:
— Что случилось? Я думал, он никогда не понадобится.
Шен посмотрел ему в глаза с лёгким удивлением — Барт никогда не требовал ответов на вопросы, но сегодня был воистину день исключений, во всём, кроме вечной темы.
— Что за самодеятельность? Что за свободное творчество на рабочем месте? Кто тебе разрешал…
Барт привычно смотрел в стол, как всегда, когда выслушивал эти нотации, поэтому не сразу понял, почему Шен замолчал. И вздрогнул, когда ощутил прикосновение к плечу и услышал тихий голос Веры:
— Твой папик хотел сказать — спасибо, ты спас нам жизнь.
Его так встряхнуло от этих слов, что он опять стал сканировать и рассматривать Веру, но ничего не находил, на ней были какие-то новые щиты, он всё меньше понимал, что происходит и при чём тут он. Вера объяснила:
— Не обижайся на него, мы оба перенервничали и устали. То, что там было, пробило щит на окне, но не пробило твою морозную сферу.
— А вы?
— Мы оба были под сферой, — сказал Шен, помолчал и добавил без выражения: — Спасибо.
Барт напрягся ещё сильнее, на этот раз пытаясь не представлять их двоих, стоящих так близко, что хватило одного щита.
«Или лежащих…»
Это ощущалось так неловко, что хотелось сбежать или провалиться под землю, и он не мог решить, от чего было неловко больше — от этих мыслей, от очередной нотации про творчество в магии, или от того, что он делал морозный узор для Веры, рассчитывая, что никто больше его не увидит, а увидел Шен. Его всю жизнь учили, что магия — не игрушка, что она создана серьёзными людьми для серьёзных дел, и что, балуясь магией, он проявляет неуважение к отцам-прародителям, которые исследовали законы природы, чтобы дать людям власть над её частью, исключительно с целью творить великие дела. А он ерундой страдает, за что стыд ему и позор.
«Красота — это не ерунда. Это для Веры. Чёрт…»
Было так неловко, что он утопал в этой неловкости, находясь больше внутри себя, чем в диалоге с Верой и Шеном, внешне он что-то обещал, за что-то извинялся, а внутри сидел скрюченный и мечтал исчезнуть и не быть. От него все чего-то хотели, а он хотел просто чтобы его оставили в покое, и каждой фразой пытался закончить разговор, выбирая всё более убедительные фразы, всё более честные и откровенные, но они не работали, и он находил ещё более убедительные, в какой-то момент поняв, что выкладывает такие вещи, о которых вообще не стоило говорить вслух, никогда, и он понимал это, но не мог остановиться, как будто его тошнило этой проклятой постыдной правдой, похороненной, но всё равно живой.
«Это Вера. Опять, чёрт, ну почему… Я же сделал амулет, он работал, что опять не так? Почему это происходит, зачем именно сейчас, почему именно на эту тему…»
И он не мог перестать, как заколдованный, от чувства бессилия перед этим потоком хотелось разрыдаться как в детстве, и от этого было ещё хуже — он мог бы это сделать наедине с Верой, не хотел бы, но он бы не умер, если бы это случилось. Но здесь был Шен, и перед ним он бы скорее умер, чем позволил себе сорваться, а край был пугающе близко, как будто уже вот-вот, за следующим предложением, за соседним воспоминанием…
А потом воспоминания кончились. Он сидел выжатый, как грязная рваная тряпка, и был уверен, что после такого больше никогда не сможет ходить ровно и смотреть кому-то в глаза. Вера обнимала его сзади, он слушал её дыхание и пытался понять, каким образом в его отношении к ней сочетаются, совершенно не противореча друг другу, священное обожание и безграничная ненависть за эту слабость.
«Никогда в жизни с ней больше не заговорю, не останусь с ней наедине, не возьму чашку из её рук, в глаза ей не посмотрю, никогда. Буду защищать её всеми силами, но так, чтобы издалека. Прав был Шен, она демон, она вытаскивает из наших душ ключевые узлы, и заставляет нас развязывать их собственными руками. А мы из этих узлов уже полностью состоим, и сидим потом охреневшие, думаем, как теперь жить без этих наручников, намордников и поводков.»