Геннадий Зюганов
Шрифт:
Погибли люди. Искренние, светлые, мужественные, храбрые. Которые по духу, по величию своего поступка оказались несравнимо чище и выше многих из тех, кто руководил ими в те дни. Чем, например, можно объяснить после всего случившегося поведение Руцкого — офицера, мужчины, — который едва ли не больше всех призывал к решительным действиям, а потом демонстрировал заводскую смазку на своем новеньком автомате: мол, не провинился я, не стрелял?
Не без основания считается, что спецподразделения и армейские части, участвовавшие в штурме, покрыли себя несмываемым позором. Но далеко не все продавали офицерскую честь за долларовые купюры, которыми накануне штурма щедро одаривал своих подчиненных генерал Кобец, изменивший воинской
…Спустя три дня Зюганов провел самую трудную в своей жизни пресс-конференцию. Во-первых, сомневался, сумеет ли он беспрепятственно добраться до Большого Комсомольского переулка, где в одном из зданий патриотические организации арендовали две небольшие комнаты с примыкавшим к ним маленьким залом для совещаний. Во-вторых, не было никакой уверенности, что объявленная им пресс-конференция для российских и иностранных журналистов не будет сорвана каким-нибудь иным способом. А если она все же состоится… Дальше задумывать не хотелось — ведь близкие друзья откровенно предрекали неминуемый арест.
Для таких невеселых предположений были веские причины. Действовал режим чрезвычайного положения, а по сути, как считал и открыто заявил об этом Геннадий Андреевич, в стране установилась система военно-политической диктатуры. Оппозиция оказалась парализованной: часть ее активных деятелей была арестована, другие скрывались. Были запрещены почти все оппозиционные организации и издания. По Москве рыскали агенты ельцинской охранки.
Неудивительно, что в этих условиях сообщение одного из ведущих лидеров оппозиции о проведении пресс-конференции вызвал среди журналистов настоящий ажиотаж — в помещении, где она проходила, царила настоящая давка.
Зюганов изложил свои оценки происшедших событий, охарактеризовав расстрел Дома Советов как величайшее преступление против народа, направленное на то, чтобы уничтожить Советы и оппозицию, установить режим неограниченной власти и открыть кампанию по беспрепятственному разграблению страны. Было высказано требование КПРФ прекратить устроенную режимом вакханалию, преследование оппозиции и восстановить попранные конституционные права граждан, общественных и политических организаций, отменить запрет на оппозиционные газеты.
Открытая и, как выразился один из журналистов, «отчаянно-храбрая» позиция Зюганова произвела в глухом информационном пространстве эффект настоящего взрыва. Однако, учитывая огромный интерес, проявленный к выступлению Геннадия Андреевича средствами массовой информации и представителями мировых информационных агентств, власти не рискнули применить к нему репрессивные меры. Хотя предупреждений, в том числе и из серьезных источников, о вероятности покушений было хоть отбавляй. Что за этим стояло — реальные намерения властей или попытки запугать его — разобраться было трудно, да и некогда.
Пресс-конференция послужила своеобразным толчком к оживлению деятельности партии: люди поняли, что силы сопротивления не сломлены, и стали оправляться от шока, от тяжелых потрясений, вызванных расстрелом Дома Советов, гибелью своих товарищей. Анализ ситуации на местах показал, что дееспособность КПРФ быстро восстанавливается, все партийцы подтверждают свое членство и готовность к дальнейшей работе. Это было чрезвычайно важно, так как следовало буквально в течение нескольких дней выработать дальнейшую политическую линию.
Столь сложного выбора Зюганову делать еще не приходилось. На декабрь были назначены выборы нового законодательного органа — Федерального собрания. И большинство левых партий, считая выборы незаконными, замешанными на крови невинных людей, сочло участие в них недопустимым.
Геннадий Андреевич полагал, что, устранившись от выборов, КПРФ совершит непростительную ошибку. Отказ от легального способа борьбы означал щедрый подарок ельцинскому режиму — нельзя было отдавать ему просто так всю полноту власти в стране и способствовать установлению безраздельного господства тех, кто готовится учинить над Россией окончательную расправу. Трибуна выборов была необходима и для того, чтобы рассказать народу о мракобесии и ужасах, учиненных ельцинистами в Москве, разъяснить, что им сулит дальнейшее укрепление подобной власти. Не использовать подобные возможности — значит проявить политическое невежество, недальновидность, предать павших товарищей.
Решение об участии в выборах принималось всей партией. Чтобы выяснить позицию коммунистов, ЦИК КПРФ поручил всем без исключения обкомам провести пленумы, собрания руководящих органов и первичных организаций, опросить партийный актив поименно: должна партия пойти на выборы или нет? Возникли трудные и бурные дискуссии, но в конечном счете положительно высказались практически все региональные организации. Обособленную позицию занял Московский горком, выступивший за бойкот избирательной кампании.
На состоявшемся в конце октября пленуме ЦИК КПРФ Геннадий Андреевич еще раз изложил свою точку зрения: партия обязана идти на выборы для того, чтобы быть вместе с обманутым народом и чтобы поддержать людей, способных возродить обманутую Россию. В заявлении избирательного объединения «Коммунистическая партия Российской Федерации» говорилось: «КПРФ рассматривает участие в выборах как средство проложить путь закону, восстановлению гражданского мира, разоблачения деструктивных действий властей; сохранения и активизации партийных организаций, привлечения новых сторонников; использования дальнейших возможностей для изложения взглядов партии на пути выхода из кризиса и будущее устройство России; „провала“ принятия на референдуме недемократической конституции».
К этому моменту КПРФ сумела добиться официальной санкции Минюста и Центризбиркома на право выдвижения своих кандидатов. Для того чтобы обвинить партию в экстремизме и вычеркнуть ее из избирательных списков, власти не нашли никаких оснований: в период октябрьского кризиса руководство КПРФ сделало все, чтобы не допустить перерастания противостояния в гражданскую войну. Это обстоятельство помогло отстоять право партии на жизнь, отвоеванное у Ельцина в Конституционном суде.
Тот факт, что Зюганов сумел спасти партию, вывести ее из-под удара, дал повод его недоброжелателям навести тень на плетень, поставить под сомнение искренность его поведения. Так, его линию в дни минувших трагических событий попытались объяснить не чем иным, как попыткой сохранить партию любой ценой, в том числе и путем соглашательства, готовностью к сотрудничеству с режимом. Не успев опомниться от полученных жестоких уроков и сделать из них надлежащие выводы, радикалы принялись искать виноватых вокруг себя, завели разговоры о том, что в октябре власть «валялась под ногами» и ее удалось бы взять, если бы Зюганов вывел на улицы «сотни тысяч своих сторонников». Припомнили ему и выступление на телевидении, и его «разлагающее» воздействие на «подверженного внушению» Руцкого, который, якобы поддавшись влиянию Зюганова, проявлял нерешительность и растерянность. При этом как бы в тени остались истинные причины неоправданных, граничивших с авантюризмом действий других левых лидеров, в том числе и тех, кто вновь надеялся разжечь большой пожар из охапки хвороста, проявил явную безответственность в отношении поверивших им людей.