Геноцид
Шрифт:
– Я слышал, ты придумал новую игрушку, – сказал Упаннишшур, глядя на чашку с темным раствором, который Отциваннур время от времени помешивал указательным пальцем. – Звучалкой называется.
– Уже успел поговорить с ребятишками, – улыбнулся Отциваннур.
– И не только с ними, – Упаннишшур расправил плечи и выпрямил спину. – Я хочу посмотреть на звучалку, Отци.
– Вот она. – Отциваннур пододвинул поближе к гостю чашку с непонятным содержимым.
Упаннишшур недоверчиво глянул на то, что предлагал ему Отциваннур.
– Мне говорили о струнах…
Отциваннур
Не зная, что сказать, Упаннишшур поджал губу и многозначительно хмыкнул.
– Многие люди недовольны звучалкой, – по-дурацки честно сам признался Отциваннур. – А вот детям она нравится.
– И… – Упаннишшур щелкнул пальцами. – Как ты с ней обращаешься?
– Хочешь послушать?
– Я хочу посмотреть.
– Смотреть не интересно.
– Я хочу посмотреть, Отци.
Отциваннур усмехнулся и головой качнул.
– Почему ты не хочешь называть вещи своими именами?
Упаннишшур улыбнулся в ответ.
– Потому что я не знаю многих названий.
– Хороший ответ, – одобрительно кивнул Отциваннур.
Наклонившись, он взял с застеленного лежака небольшую пластиковую планку. На одном конце планки были пропилены пять неровных поперечных пазов, что делало кусок пластика похожим на уродливую расческу. Подцепив широкими зубьями расчески концы свисающих с пальцев струн, Отциваннур положил планку на пол и прижал ее ступней. Подняв ладонь с растопыренными пальцами повыше, он натянул струны.
– Вот, примерно так это сейчас выглядит, – сказал он, посмотрев на гостя. – Я думаю над тем, как усовершенствовать звучалку, а то рука, – Отциваннур легонько пошевелил пальцами, к которым были привязаны струны, – быстро устает. Натяжение струн ослабевает, и звук начинает портиться.
Ничего не говоря в ответ, Упаннишшур наклонился, оперся левой рукой в пол, еще сильнее подался вперед, медленно вытянул правую руку, зацепил указательным пальцем струну, потянул и отпустил. Струна тренькнула и зазвучала на высокой, почти что звенящей ноте. Отциваннур начал двигать вверх-вниз пальцем, на котором была закреплена струна, и звук стал меняться. Удивленно приоткрыв рот, Упаннишшур вслушивался в странные, ни на что не похожие звуки, которые то дрожали, точно мелкая рябь на воде, то поплыли, как волны, одна за другой накатывающиеся на край плота.
Звуки от струны, что тронул Упаннишшур, еще не затихли, а Отциваннур уже дернул две другие струны, одну легонько, другую – сильнее, резче. Звуки накладывались один на другой, не подавляя, а дополняя друг друга. И вдруг начало казаться, что они наполняют собой все пространство, что ты не просто слышишь их, но и видишь, как они переливаются разноцветными красками, воспринимаешь всей поверхностью своего тела то как нежное касание, то как острое покалывание, и даже, если захочешь, можешь попробовать их на вкус,
Упаннишшур не понимал, что с ним происходит. Он закрыл глаза, а перед его мысленным взором проплывали картины, которые он никогда не видел. Это были отдельные образы и пейзажи, люди и животные. Картины медленно сменяли одна другую, Упаннишшур видел их совершенно отчетливо, но знал, что, как только умолкнут звуки, порожденные ими образы растворятся в пустоте и он их больше никогда не вспомнит. Более того, у него даже не возникнет желания попытаться воскресить их в памяти. Он и сейчас хотел, чтобы они скорее исчезли. Чтобы струны перестали звучать. Чтобы…
Чтобы…
Чтобы…
Чтобы…
Чтобы все это продолжалось вечно.
Тишина.
Упаннишшур открыл глаза.
Отциваннур опустил руку и зажал струны в кулак.
Упаннишшур оттолкнулся рукой от пола, откинулся назад и сел.
– Ну, что скажешь?
– Налей хмеля.
Отциваннур пододвинул гостю чайник с остывшим отваром и пустую чашку.
Упаннишшур сам налил себе хмеля, залпом выпил полную чашку и тут же снова наполнил.
– Как-то раз, прогуливаясь по острову, – медленно начал Упаннишшур, глядя на дно чашки, – я задумался над тем, что представляет собой наше общество? Почему оно такое, как есть, а не иное?
– Серьезный вопрос, – наклонил голову Отциваннур.
– И знаешь, к какому выводу я пришел? – быстро глянул на него Упаннишшур.
Отциваннур задумчиво почесал пятку.
– Все зависит от того, с чего ты вдруг над этим задумался.
– Да ни с чего! – развел руками, как будто что-то потерял, Упаннишшур. – Я просто гулял и вдруг подумал…
– Так не бывает, – перебил, не дослушав, Отциваннур. – Ни один вопрос не приходит в голову просто так. У всего есть своя причина. Та или иная.
– Хорошо, не будем спорить, – болезненно поморщился Упаннишшур. – Я просто сразу скажу то, что хотел. Квадратный остров представляет собой конечную стадию развития человеческого общества.
Упаннишшур сделал глоток из чашки.
– Я несколько иначе представлял себе предсмертную агонию, – Отциваннур озадаченно прикусил губу.
– Не болтай! – взмахнув рукой, в которой держал чашку, Упаннишшур расплескал хмель. – Ты прекрасно понял, что я говорю о высшей форме развития общества. И, может быть, не только человеческого.
– Думаю, плоскоглазые с тобой не согласятся, – усмехнулся Отциваннур.
– Плоскоглазые примитивны.
– Они добывают уголь.
– Потому что могут подолгу находится под водой.
– Мы многому у них научились.
– Например?
– Любые плетеные изделия из тростника и сухих водорослей. Выделка рыбьей кожи…
– При чем тут плоскоглазые? – недоуменно вскинул брови Упаннишшур. – Все это мы и сами умели.
– Умели?
– Конечно.
– Даже плоты, на которых мы живем, сделаны не нами. И мы не знаем, кто их нам подарил, – Отциваннур постучал кулаком по пластиковому полу. – Ни у нас, ни у плоскоглазых нет такого материала.