Генрих VIII и шесть его жен. Автобиография Генриха VIII с комментариями его шута Уилла Сомерса
Шрифт:
– Никакая вы не обуза… – начал я, но понял, что, продолжая, лишь запутаюсь в хитросплетениях сложных объяснений, ведь невозможно сказать ей те единственные слова, которые она хотела услышать.
– А когда родится ребенок, что будет тогда?
– Уолси подыщет вам мужа. Ничего не бойтесь, у вас будет достойный брак.
– Уолси?!
– Поймите же, вы не будете считаться обесчещенной. О вас скажут: вот благонравная девица, которая служила при дворе до того, как ее выдали замуж.
– И вы посвятите кардинала в такое… личное дело?
– Оно не личное,
Наши отношения завершились трагедией для нее и замешательством для меня.
Не могло быть и речи о сопротивлении с ее стороны. Мне достаточно было отдать приказ, и уже утром она исчезла бы из моей жизни.
В ту ночь, лежа один в кровати, я с ужасом и страхом размышлял о том, что же происходит, почему я не испытываю к бедняжке никаких чувств. Три года мы сливались в экстазе, веселились, пели и обменивались нежными словами. Однако в отличие от меня Бесси, очевидно, воспринимала наши отношения всерьез.
Около полуночи я забылся тревожным сном. И снилось мне, что я иду по маковому лугу и в сердцевине каждого цветка, если всмотреться получше, видно женское лицо. Черты у них разные, но все цветы похожи друг на друга. Если я соберу их в букет и поставлю в серебряную вазу, то они быстро повесят головки и вовсе засохнут за ночь. Их аромат соблазнял, но не лишал разума. Я удивился, вспомнив, что арабы использовали мак в медицине и, судя по слухам, он являлся сильным одурманивающим средством.
Утреннее солнце рассеяло странное сновидение, но грядущий день уже потерял для меня прелесть новизны.
27
Екатерина пожелала, чтобы наш ребенок родился в Гринвиче, там же, где и Мария. Королеве хотелось, чтобы ее поместили в те же покои, обслуживали те же слуги и чтобы все было так же, как в предыдущий раз. Праведной христианке не пристало суеверие, но я смотрел сквозь пальцы на «слабости» Екатерины, если их можно так называть, поскольку сам разделял их. Я готов был смириться с чем угодно, ибо не знал, откуда ждать угрозы.
– Здесь я появился на свет, – сообщил я малышке Марии, когда поздним апрельским утром мы гуляли по дворцовому саду.
Мы с дочерью шли впереди Екатерины, ведь из-за чрезмерной дородности она одна занимала всю аллею. И не только потому, что донашивала ребенка. Просто она чрезвычайно располнела.
Мария взглянула на меня. Ей нравилось слушать мой голос.
– Да, именно здесь я родился, – повторил я. – И вы тоже. Тут мы обвенчались с вашей матушкой. Для нашей семьи это особое место.
Над нами сияло пронзительно-синее небо, и я чувствовал ароматы наступающей весны: своеобразное смешение запахов новой жизни и отмирания былого. Мы подошли к ограде, за которой воды Темзы ласково накатывали на камни.
– Птицы! – воскликнула Мария, показывая на чаек.
Как хорошо говорила принцесса! Какой живой и смышленой она росла!
– Верно, морские птицы, – сказал я. – Они живут вблизи больших водоемов.
Я окинул взглядом множество покачивающихся на реке лодок. На королевской пристани стоял на приколе мой долгожданный
– Англия обязана своим величием воде, – добавил я. – Она окружает наш остров со всех сторон и защищает от врагов. Мы же овладели морской стихией и заставили ее служить нам. И можем достичь небывалых успехов, если построим корабли, которые будут, как резвые лошадки, мчать нас по волнам.
– Давать смотреть, – потребовала Мария, показав на корабль «Henri Grace a Dieu» [45] .
– Нельзя, – неодобрительно помотала головой Екатерина.
– Да пусть ребенок порадуется, – сказал я.
– Вы имеете в виду, что развлечетесь сами, – смиряясь, заметила она.
Я показал нашей дочери великолепное судно, в просторечии именуемое «Большой Гарри». Запах его обшивки и еле слышный скрип канатов пробуждали во мне ликование. Я мечтал уплыть на нем далеко-далеко, уйти в открытое море…
45
«Генрих милостью Божьей» (фр.).
Мария ухватилась пальчиками за капитанский лаглинь.
– Эти узелки служат для определения скорости корабля, – пояснил я, раскрывая ее пухлый кулачок и заставляя отпустить трос. – Но нам нельзя развязывать их.
Мария начала капризничать, потом заплакала. Екатерина, ожидавшая нас на пристани, подняла голову. Она стояла слишком далеко, чтобы слышать нас, но материнское чутье подсказало ей, что ребенок чем-то обеспокоен.
Мы спустились по трапу. Королева утешила дочь, взяла ее за руку и повела вдоль стены, ограждающей дворцовые земли от болотистых берегов и от самой реки. Гринвичскому дворцу требовалась защита от разрушительного действия вод.
В начале мая Екатерина отправилась в родильные покои, и мы с Марией в большом волнении проводили ее туда. Я не представлял, что появление малышки так изменит мою жизнь. То, что раньше считалось государственным долгом, показной церемонией, теперь стало частью нашей семейной истории.
Когда королева удалилась в опочивальню, Мария не хотела уходить, пока ей не разрешили напоследок пошлепать по массивным дверям. Потом она протянула мне руку и сказала:
– Пойдем молиться.
Неужели Екатерина шепнула ей это перед уходом? Или такое желание родилось непосредственно в детской душе?
– Отлично. Мы будем молиться в лучшем на свете храме.
Я привел ее в маленькую церковь францисканцев, где когда-то, совсем близко от Гринвичского дворца, обвенчали нас с Екатериной.
Я пришел в храм, как обычный человек, без всякой свиты. Мне еще не приходилось бывать там негласно, поэтому на меня обрушились новые впечатления. Сначала меня поразила таинственная сумеречность. Церковь освещалась лишь во время проведения особо важного обряда, и даже днем ее окутывал полумрак, который прорезали лишь сияющие витражи окон.