Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 6-7
Шрифт:
Поланецкий решил ее подразнить.
Когда подъехали к базилике святого Павла — кстати, Основская называла его не иначе, как «San Paolo fuori le Mura» [90], муж ее хотел выйти из экипажа, но она запротестовала.
— Остановимся на обратном пути, когда будем знать, сколько у нас еще времени, а сейчас едемте прямо в Тре Фонтане. — И добавила, обернувшись к Поланецкому? — На этом древнем подворье много такого, о чем я бы хотела вас порасспросить.
— Боюсь вас разочаровать, — ответил Поланецкий. — В этих вещах я полный профан.
Вскоре стало ясно, что лучше всех в достопримечательностях, мимо которых они проезжали, разбирался Основский. Бедняга целыми днями корпел над путеводителями — отчасти потому, что сам хотел быть гидом при своей жене, отчасти же в надежде завоевать ее благосклонность своими познаниями и объяснениями. Но поскольку они исходили от мужа, она пропускала их мимо ушей. Ей больше нравилась дерзкая самоуверенность, с какой признавался в своем невежестве Поланецкий.
За святым Павлом открылся вид на Компанью с ее акведуками, которые, казалось, торопливо сбегали вниз, к городу, и на Альбанские горы в голубоватой дымке вдали, задумчиво-величавые и светлые одновременно.
Устремив на них мечтательный взгляд, Основская спросила:
— Вы уже побывали в Альбано, в Неми?
— Нет, — ответил Поланецкий. — Сеансы у Свирского разбивают день; пока не будет готов портрет, придется от казаться от дальних прогулок.
— А мы были, но если выберетесь туда, возьмите меня с собой… Пожалуйста, возьмите… Хорошо? Вы не возражаете? — обратилась она к Марыне. — Я буду, как говорится, третьим лишним; но постараюсь не мешать. Забьюсь в уголок — и ни гугу… Буду тихо-тихо сидеть.
— Ах, ты у меня совершенное дитя? — воскликнул Основский. — Я просто влюбилась в Неми, но муж мне не хочет верить, — продолжала она. — Да, прямо-таки влюбилась. Мне там почудилось, будто христианство туда еще не проникло и по ночам на берег выходят жрецы и совершают свои языческие обряды у озера. Тишина и тайна — вот в двух словах что такое Неми. Поверите ли: мне отшельницей захотелось стать, и до сих пор это желание не проходит, вот до чего сильное впечатление. Поселиться бы там в уединенной обители над озером, в длинном сером балахоне ходить, как Франциск Ассизский, и босой… Да, стать пустынницей! Чего бы я только за это не дала… Так и вижу себя там, на берегу…
— А я как же, Анетка? — полушутя, полусерьезно спросил Основский.
— Ты бы утешился, — последовал лаконичный ответ.
«Ну да, ты стала бы отшельницей при условии, что на другом берегу столпились-бы дюжины две фатов и разглядывали бы тебя в лорнет, как она там выглядит да что поделывает», — подумал Поланецкий.
Как хорошо воспитанный человек, он не мог высказать этого вслух, но описал ей нечто подобное.
— Конечно? — засмеялась она. — Я жила бы подаянием, значит, поневоле зависела бы от людей. Вот приехали бы вы, я вышла бы к вам с протянутой рукой и попросила тихонько: «Un soldo! Un soldo!» [91]— И протянула к нему свои маленькие ладошки, потрясая ими и умоляюще повторяя: — Un soldo per la povera! Un soldo!.. [92]
При этом она смотрела ему в глаза.
— Место называется Тре Фонтане, потому что там три источника, — объяснял тем временем Марыне Основский. — Там обезглавили святого Павла, и, по преданию, голова его, скатившись трижды ударилась о землю, и в этих трех местах забили источники. Теперь вся округа принадлежит ордену траппистов. Раньше тут свирепствовала лихорадка, опасно было ночевать, но теперь стало здоровей благодаря тому, что все склоны засадили эвкалиптами. Вон, уже отсюда видно.
Основская же, откинувшись на спинку сиденья и прикрыв глаза, рассказывала Поланецкому:
— Здесь сам воздух пьянит меня… Дома я неприхотлива, довольствуюсь малым, а тут сама не своя, хочу чего-то. А чего — сама не знаю. Какие-то смутные ожидания и предчувствия томят, непонятная тоска… Может, это дурно и нельзя говорить вам об этом. Но я всегда говорю, что думаю. Когда я маленькой была, меня называли простушкой. Пусть лучше муж увезет меня отсюда. Буду жить в своем тесном домике, как улитка или черепаха.
— Что хорошо для улитки или черепахи, не годится для птицы, к тому же райской, — отвечал Поланецкий с полной серьезностью. — Существует легенда, будто у райских птиц ножек нет, поэтому они, не зная отдыха, все только летают и летают.
— Ах, какая восхитительная легенда… — отозвалась Основская. И, подняв ладони, пошевелила ими наподобие крылышек, повторив? — Летают только и летают!
Сравнение с райской птицей ей польстило, а контраст серьезности и некоторой небрежности тона совместно с чуть насмешливой миной удивил. Заинтригованная, она подумала, что он умней и не так легко ей поддастся, как казалось.
Тем временем доехали до Тре Фонтане.
Осмотрели сад, храм и часовню, где были в подземелье три источника. Основский своим мягким, несколько монотонным голосом излагал все, что вычитал перед тем. Марыня внимательно слушала, а Поланецкий подумал: «Находиться в его обществе триста шестьдесят пять дней в году, пожалуй, скучновато».
Это соображение оправдывало до некоторой степени в его глазах пани Основскую; она же в своем новом амплуа райской птицы так и перепархивала не только с места на место, но и с одного предмета на другой также в разговоре. Отведав эвкалиптового ликера — монахи изготовляли его как средство против лихорадки, — она решительно заявила, что, будь мужчиной, непременно вступила бы в орден траппистов; потом ухватилась за мысль, что и моряком быть очень романтично: «Одно море и небо кругом — лазурь без конца и без края, словно при жизни в раю!» В конце концов над всем остальным одержало верх желание стать великим, величайшим писателем, передавать тончайшие движения души, неосознанные чувства, неуловимые впечатления, все контуры, цвета и оттенки. И она под секретом сообщила, что ведет дневник, которым «добряк Юзек» восторгается, но она-то знает, что это все пустое, и ничуть не обольщается ни насчет дневника, ни по поводу Юзека с его восторгами.
Юзек смотрел на нее влюбленными глазами, и немое обожание было написано на его угреватом лице.
— Нет, позволь, насчет дневника ты уж неправа! — не выдержал он.
В обратный путь отправились уже под вечер. Большое красное солнце клонилось к закату, и деревья отбрасывали длинные тени на дорогу, а горы и акведуки порозовели. Отъехали уже с полпути, когда у святого Павла зазвонили к вечерне. Тотчас отозвалась еще одна колокольня, потом еще и еще, и вот уже зазвонили десятки колоколов. Как бы вторя друг другу, они слились в хор, столь многогласно протяженный, будто не в одном городе, а вся округа, равнина и горы, сам воздух звали к вечерне.