Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 6-7

Сенкевич Генрик

Дрожь пробежала по его телу, едва он дотронулся до ее руки. В Терезиной манере подавать руку была томная вялость, и ему невольно подумалось, что, прояви он смелость и решительность, то мог бы овладеть ею, не встретив особого сопротивления.

— Представь, — начал между тем Машко, — я тоже получил нагоняй. Ты — за то, что отказался помочь, а я за то, что обратился за помощью. Жена у тебя хорошая, но и моя не хуже. Твоя вступилась за меня, моя — за тебя. Я ей признался, что терплю временные денежные затруднения, а она меня отругала, зачем от нее скрываю. В юридических тонкостях она, конечно, не

разбирается, но смысл ее слов сводился к тому, что ты вполне прав, поскольку кредитор должен иметь какое-то обеспечение, и она готова его предоставить в виде своей ренты и вообще всего имущества… Я как раз благодарил ее, когда ты пришел. — Он положил руку на плечо Поланецкому. — Дорогой, твоя жена — замечательная женщина, согласен; я только что имел возможность в этом убедиться. Но согласись, что и моя ей не уступит. Неприятности свои я от нее скрываю, но что тут удивительного? Радостью всегда готов с нею поделиться, а огорчать — зачем же, тем более если это временные трудности. Знай ты ее, как я, тоже нашел бы это естественным.

Поланецкий был о ней невысокого мнения, несмотря на всю ее обольстительность, и не считал способной на жертвы.

«Или она в самом деле женщина достойная и я ошибаюсь, — подумал он, — или Машко настолько ее запутал, что она всерьез считает его положение прочным, а затруднения — временными». Вслух же сказал, обращаясь к ней:

— Я человек деловой, но за кого вы все-таки меня принимаете, если думаете, что я могу потребовать в обеспечение ваше имущество? Отказал я единственно из лени — и мне очень стыдно; отказал, потому что не хотелось ехать в Варшаву за деньгами. Лето располагает к лени и эгоизму. Но в общем-то все это сущий пустяк, и кто, как ваш муж, занимается делами, ежедневно сталкивается с такими осложнениями. Иной раз занимаешь только потому, что свои деньги в нужный срок не можешь получить.

— Именно это и произошло, — сказал Машко, довольный, что Поланецкий таким образом представил дело его жене.

— Я в этих вещах ничего не смыслю, этим всегда мама занималась, — вставила Тереза. — Но я вам очень благодарна.

— Да зачем вообще мне ваше поручительство? — засмеялся Поланецкий. — Ну, предположим, вы обанкротились, — это чистое допущение, потому что ничего подобного вам не грозит, — неужели вы думаете, я судиться буду с вами и лишу вас средств к существованию?

— Нет, не думаю, — отвечала она.

Поланецкий поднес ее руку к губам, но поцелуй этот был настолько не похож на простой акт вежливости и сопровождался взглядом столь страстным, что никакие слова не могли бы красноречивей выразить его чувства.

Она и вида не показала, будто о чем-нибудь догадывается, хотя прекрасно поняла, что этот поцелуй — акт вежливости только для мужа, а для нее — пылкое признание; поняла, что нравится и привлекает Поланецкого, но прежде всего — что одержала победу над Марыней, чьей красоте завидовала еще до замужества, и это чрезвычайно польстило ее самолюбию.

Впрочем, пани Машко давно уже заметила, что Поланецкий к ней неравнодушен, но, не отличаясь преувеличенной стыдливостью или щепетильностью, не видела в этом чего-либо предосудительного и обидного для себя. Напротив, это будило ее любопытство, щекоча нервы и теша тщеславие. Правда, она чуяла

инстинктивно, что человек он необузданный, ни перед чем не остановится, и при мысли об этом поеживалась, но покуда ничего такого не происходило, находила в этих опасениях прелесть. И в своей обычной протяжной манере, будто цедя слова, сказала:

— Мама всегда говорила, что на вас во всем можно положиться.

Прежде манера эта забавляла Поланецкого, теперь же все в ней казалось привлекательным.

— И вы тоже можете положиться, — отозвался он, не сводя с нее глаз.

— Ну, пока вы тут будете разными заверениями обмениваться, — перебил Машко шутливо, — пойду к себе, все нужное для нашего дела приготовлю.

Они остались вдвоем. Она была явно смущена и, пытаясь скрыть это, стала поправлять на лампе абажур.

— Я был бы счастлив удостоиться вашего расположения, — торопливо начал Поланецкий, подходя к ней. — Я вам очень предан, очень!.. И хотел бы, чтобы мы с вами были друзьями… Можно рассчитывать на вашу дружбу?

— Да.

— Спасибо.

И, желая завладеть ее рукой — для чего и говорил все это, — протянул ей свою. Тереза, не решаясь уклониться, подала руку, а он, схватив, стал осыпать ее жадными поцелуями, не удовольствовавшись одним. Страсть застлала ему глаза. Еще миг, и он, забывшись совсем, обнял бы и прижал ее к себе, но в соседней комнате раздался скрип сапог. Первой услыхала его Тереза.

— Муж, — предупредила она поспешно.

В ту же минуту Машко отворил дверь.

— Прошу. Вели подать чай, — обратился он к жене, — мы сейчас вернемся.

Дело и правда не затянулось: Поланецкому нужно было всего лишь заполнить чек, что он и сделал. Но Машко, усадив его, предложил сигару: ему, видно, хотелось поговорить.

— Вот, опять неприятности валятся, — сказал он. — Выпутаться-то я выпутаюсь. И не в таких бывал передрягах, но, как говорится, пока солнце выглянет, роса очи выест, словом, кредит надо получить или другой какой-нибудь доход найти до окончания суда, — это и там бы помогло.

Поланецкий, еще в возбуждении, нервно покусывал кончик сигары и вначале слушал невнимательно. Его занимала внезапно пришедшая в голову и не делавшая ему чести мысль: обанкроться Машко, жена его стала бы доступнее.

— А ты подумал, что предпринять, если проиграешь дело? — спросил он напрямик.

— Не проиграю, — ответил Машко.

— В жизни все бывает, ты знаешь это получше других.

— Я и думать об этом не желаю.

— Но тем не менее подумать следует, — заметил Поланецкий не без злорадства, которого, впрочем, Машко не уловил. — Что ты в таком случае намерен делать?

— В таком случае придется уехать из Варшавы, — упершись руками в колени и мрачно уставясь в пол, сказал Машко.

Наступила пауза. Лицо молодого адвоката все больше мрачнело.

— Когда-то, в лучшие мои времена, — сказал он задумчиво, — познакомился я в Париже с бароном Гиршем. Несколько раз с ним встречались, как-то даже вместе участвовали в суде чести. И теперь, в минуты отчаяния, вспоминаю вот о нем, — для вида он отошел от дел, но, по сути-то, у него их тьма, особенно на Востоке. Я знаю таких, кто, работая на него, целое состояние нажил, там для каждого необъятное поле деятельности.