Геологическая поэма
Шрифт:
Валентин неопределенно качнул головой:
— Юмористы… Рожу бить за такие шутки.
Гриша же выслушал все с необыкновенной серьезностью, помолчал и вдруг проговорил с ноткой недоуменной обиды:
— Вода-то откуль взялась? Кто налил, что ль?
— Вода? Какая вода?
Захохотав, Роман пружинисто вскочил и подбежал к выходу. Палатка застегивалась на клеванты — деревянные палочки, продеваемые в петли. Не желая с ними возиться, Роман живо опустился на четвереньки и, приподняв входные полы, с опаской высунул голову наружу.
— Ой-ой! — вскричал он и передернулся всем телом, как вылезший из воды пес. — Что-то климат мне не нравится — не пора ли остограммиться?!
После того как Гриша, набросив дождевик и прихватив уздечки, отправился искать лошадей, а Роман побежал на речку умываться, Валентин откинул полы палатки и принялся делать зарядку. Дождь продолжал моросить. Не замечалось никаких признаков, что он скоро перестанет. Раскрытую настежь палатку вместе со светом заполнила прохладная хвойная сырость тайги, стал явственно виден пар от дыхания.
Поскольку маршрута сегодня не предвиделось, Валентин разминался с полной нагрузкой. Мышцы постепенно разогревались, и в паузах между упражнениями кожу холодило бодряще и остро.
После зарядки он втащил в палатку толстую мокрую колоду, несколькими ударами топора расколол ее повдоль и из сухой середины нарубил щепок на растопку.
Залитое дождем кострище выглядело унылей некуда — мокрые черные головешки, мокрые угли, серая каша пепла. Под прикрытием наброшенного на голову брезентового плаща Валентин зажег растопку и, понемногу подкладывая приготовленные щепки, развел небольшой костер. Потом стал осторожно добавлять сырые сучья — сначала потоньше, потом все более толстые. Повалил едкий густой дым, и в дыму этом защелкало, застреляло, полетели злые искры. Дрова шипели, как бы сердясь и сопротивляясь, но жар постепенно набрал силу, дым поредел, пошел на убыль. Открывшееся пламя заплясало вольно и весело, уже не боясь дождя.
С полным ведром появился Роман, румяный и колючий от холодной воды, волосы густо запорошены водяным бисером, в блестящих глазах — бедовые чертенята.
— О, то, что любит наша мама! — повеселел он при виде костра и, тотчас наполнив чайник, подвесил его над огнем.
Прежде чем тоже пойти умыться, Валентин посмотрел на небо и неопределенно заметил:
— Обложной.
— Не говори, шеф, — ухмыльнулся Роман.
— Маршрута не получится…
— Ай-яй-яй, шеф!
— С твоей ногой оно и к лучшему. Но есть идея: давай махнем на базу Гулакочинской разведки — все будет день не пропащий. У них богатое кернохранилище.
— Сколько туда?
— По прямой — около тридцати километров.
— Ну, это чепуха, шеф. Нас трое — стало быть, по десять верст на брата.
Рассмеявшись, Валентин взглянул на часы:
— В темпе будем ехать — после обеда будем там.
— Опоздаем — старик не заскрипит?
— Василий Павлович-то? А мы постараемся не опаздывать, — заверил Валентин и как бы между делом добавил — По пути посмотрим одно интересное обнажение.
— Как сказал ваш прораб, интересные обнажения — это на пляже.
— Но нам придется подняться на горку.
— На горку? — Роман насторожился. — Сколько сот метров в твоей горке?
— Чепуха — по двести метров на брата, — весело отвечал Валентин. — За кого ты меня принимаешь? Я же вижу: дождь, у тебя болят ноги. Восхождения не будет. Будет небольшая прогулка под летним дождиком.
— Ты смерти моей хочешь! — плаксиво сказал Роман. «Шутит — значит, настроение хорошее», — с облегчением подумал Валентин, направляясь в палатку за туалетными принадлежностями.
Когда он вернулся после умывания, у костра, подставив огню ладони, стоял Гриша. В задубевшем от воды плаще он со спины походил на замшелую гипсовую статую, забытую в заброшенном уголке парка. Взнузданные кони были привязаны к кустам. Косясь на людей, они прядали ушами, пофыркивали от сырости, то и дело чутко подергивали кожей.
В палатке Роман уже сворачивал свой спальный мешок.
— «К вину и куреву, житью культурному скорее нас, начальник, допусти!»— пропел он, увидев Валентина.
Завтрак и сборы в путь времени заняли немного. Подгоняемые непрекращающимся дождем, быстро свернули палатку, завьючили, заседлали коней и тронулись. Предстояло подняться в верховья соседней долины и перевалить в систему реки Гулакочи. Тропы к перевалу и через перевал не было, но по прежним своим маршрутам Валентин знал, что проехать верхом не составит труда.
Сев в мокрое седло, взяв в руки мокрую раскисшую сыромятину поводьев, Роман сразу нахохлился и примолк. Валентин невольно ему посочувствовал: ехать верхом в дождь, да еще не молодецкой рысью, а плестись шагом, — занятие тоскливое. И взирая из-под брезентового капюшона, с которого текут холодные струи, видеть вокруг себя все одну и ту же пропитанную водой тайгу, унылую и бесприютную, тоже не очень весело. Поэтому, когда Валентин, почти целый час ехавший молча, вдруг остановил коня и объявил, что пора подниматься на «горку», Роман с готовностью встрепенулся:
— Давай, давай, шеф! Хоть согреемся, что ли. Валентин спрыгнул с седла и сказал Грише:
— Подожди, мы быстро. Можешь развести костер, чтоб не было скучно.
Неуклюжие в своих задубевших от воды брезентовых дождевиках, косолапо ступая по мокрым камням, Валентин и Роман начали медленно подниматься по склону. Все так же нудно и нескончаемо моросил дождь. Возвышавшийся перед ними отрог был не очень высок, гол, гребень как бы оглажен временем, вылизан ветрами, так что ни единая зазубринка в виде скального останца не нарушала его ровной, мягко-волнистой линии. И от подножья, где кончалась тайга, до самого верха он был, словно доисторический ящер, бронирован глухой чешуей крупноглыбовой россыпи.
Поднимались со всей осторожностью. Россыпь была «живая»— ни одна глыба в ней отнюдь не залегла намертво на веки вечные, а была путником, неуловимо для глаз человеческих бредущим в толпе своих собратьев вниз, к базису эрозии, и потому вся россыпь пребывала в состоянии неустойчивого равновесия. По сути, это был обвал, камнепад, растянувшийся на тысячелетия. В довершение ажурным кружевом лежащий на камнях олений мох, напитавшись влагой, скользил под ногами, будто мыло.
Валентин с самого начала подъема решительно отобрал у Романа его щегольской импортный молоток и вручил взамен свой, с длинной ручкой, заявив при этом: