Геологическая поэма
Шрифт:
— Ша! — прозвучал веселый голос. — Что за шум, а драки нет?
Едва глянув, Валентин сразу узнал его — Юра Махонин, тот самый малый, который сидел босой возле магазина в Гирамдокане и которому он подарил свои сапоги.
— Юра, падла буду… — заскрипел зубами рыжий, но тут Махонин тоже узнал Валентина.
— Кого я вижу! — радостно вскричал он. — Вот человек так человек! Вот кого я уважаю! — Косолапо ступая, он приблизился к Валентину, говоря — Хотел в твою партию, да в отделе кадров уперлись… — Он вдруг замолчал, стал озираться. — Ёхамор, а из-за чего бардак, а? Баб вроде нет, делить некого…
— А, кого ловить, Юра, дело прошлое! — Вовчик пренебрежительно махнул рукой и вразвалочку удалился к себе в боковушку.
Следом за ним попытался улизнуть и брюнет, но Валентин, шагнув, заступил ему дорогу.
— Вот что, — негромко и с расстановкой проговорил он. — Изметелить бы тебя до полусмерти, чтоб не вытаскивал нож…
— Ты что, начальник? — брюнет изумленно округлил глаза. — Сука буду, не было у меня никакого ножа! На хрена волку жилетка!..
— А это что? — Валентин указал взглядом на дыру в стекле.
— Это? Так это ж у меня портсигар был! Железный такой портсигарчик… Хочешь, сейчас сбегаю принесу, сам увидишь…
И он без промедления рванулся к двери.
— Не гони картину, — придержал его Юра, тихо-мирно спросил — Ты это на кого шерсть подымаешь, а?
— Сука буду… — завел было свое брюнет, но тут Юра, ни слова не говоря, совсем на вид легонько и как бы даже мимоходом стукнул его по скуле тыльной стороной ладони, и тот без звука рухнул на пол.
Это случилось до того неожиданно, что Валентин опешил, моргнул раз, другой, посмотрел на лежащего — не игра ли. Нет, брюнет не притворялся, он был вырублен по-настоящему.
— Давно просил, — буркнул Юра. — Не тебе первому нож показывает…
Больше говорить тут было не о чем. Валентин повернулся и молча пошел в свою комнату.
— Что получилось-то? Какой нож? — возбужденно спросил Роман, войдя следом за ним.
— Так… ерунда все это, — Валентин принялся раскатывать спальный мешок.
Роман обернулся к Грише:
— Видал? Ничего себе ерунда — чуть ножом не пырнули, а он… Нет, это не ерунда, и… короче говоря, дай сюда! — неожиданно закончил он и отобрал банку у ничего не понявшего Гриши. — У меня от переживаний зверский аппетит разыгрывается, — объяснил он и принялся поедать варенье.
За стеной с новой силой гудели голоса. Валентин снял с ремня кобуру с наганом, спрятал под изголовье и начал раздеваться.
— Э, а про пушку-то мы забыли! — с подъемом воскликнул Роман.
— И впредь не вспоминай, — посоветовал Валентин. — И вообще, ничего не было. Ложись лучше спать.
— Обчнись, шеф, какой тут сон! Придут среди ночи и зарежут…
Валентин безмолвно залез в мешок и отвернулся к стене. Одни после водки мрачнеют, других, наоборот, распирает веселье. Роман, видимо, относился ко вторым.
— Ништяк! — позевывая, отвечал Гриша. — Они дураки, что ль, резать-то?
— Можно? — послышался вдруг голос Юры.
Валентин повернул голову. Юра стоял в дверях, привалившись плечом к косяку. Одет он был в легкомысленную майку-сеточку. Бугристые голые руки, казавшиеся непомерно толстыми и рябые от татуировки, покойно сложены на груди. На курносом, по-детски пухловатом лице беспечная улыбка.
— Что, успокоились? — спросил Роман без тени враждебности.
Юра пренебрежительно повел массивным плечом.
— Полный порядочек. Поговорили, теперь спать ложатся, — он засмеялся. — Все путево, как у людей: чай пьем — разговор ведем, спать ложимся — материмся. — Оборвал смех и посмотрел на Валентина. — А ты зря с этим базарил, который с ножом. Надо было сразу врезать ему в пятак, чтоб пятый угол искал. Это ж такая мерзота — совести, как у лягушки шерсти… Утром извиняться прибежит, козел, вот увидишь.
— Ввек бы его не видеть, — буркнул Валентин.
— Точно… Ладно, спите, — Юра махнул рукой и уда лился.
За стеной продолжали бубнить, но уже значительно тише.
— Праздник кончился, грядут суровые будни, — вздохнул Роман, выключил свет и полез в мешок.
Гриша уже давно спал сном младенца с незамутненной душой.
Утром Валентин проснулся позже, чем рассчитывал. В доме стояла тишина, нарушаемая лишь негромкими шаркающими шагами за дверью вперемешку с монотонным ворчливым бормотаньем. Валентин быстро оделся и выглянул: в кухне пожилая женщина делала уборку, сердито разговаривая сама с собой:
— … а насвинячили-то, господи… Погибели на вас нет!.. И окно разбили, это надо же! А кто платить будет?.. Свиньи, ну чисто свиньи!..
Заметив Валентина, она разгневанно отвернулась и на его виноватое «здравствуйте» не ответила.
Когда он, умывшись из бренчащего рукомойника, вернулся с улицы, ее уже не было. Зато возле печки стоял босой, хмурый, взъерошенный Роман и цедил из чайника остатки чая.
— Вот же ч-черт, что с моей кружкой сделали? — пожаловался он при появлении Валентина. — Гляди!
Кружка эта, большая, яично-желтая, украшенная роскошным петухом, была выдана завхозом персонально Роману — «нашему дорогому гостю из самой Москвы». Сейчас она выглядела ужасно, словно ее коптили над горящей резиной.
Валентин едва глянул, и тотчас губы его брезгливо дрогнули:
— Блат-кашу варили, — сказал, точно сплюнул.
— Чего-чего варили? — не понял Роман.
— Чифир. Он же — «купеческий чай», он же — «жеребец»…
— Ну как же, знаю! — Роман хихикнул. — Допинг, по-научному говоря.