Георгий Седов
Шрифт:
После захода солнца пронеслось несколько бурь, впрочем не столь бешеных, как на Новой Земле. Потом начались морозы. Художник, аккуратно заполнявший свой дневник и на Земле Франца-Иосифа, отметил 6 ноября:
«Стоят морозы, для такого времени весьма основательные: минимум вчерашней ночи —33° Ц.
Холода очень некстати. Пока была умеренная погода, жилось сносно; теперь при первых же морозах резко сказываются все неудобства, связанные с отсутствием топлива. Дров нет совсем. Печи разжигаются обломками ящиков и досок. Сверху посыпается немного каменного угля в порошке или бросается кусок моржового сала. И уголь и сало приходят к концу. С холодом примириться можно бы; значительно неприятней полное отсутствие вентиляции. Каждая частица тепла бережется, —
Последние дни испарения стали осаждаться льдом. Иллюминатор моей каюты погребен под слоем льда больше двух сантиметров. У края матраца, примыкающего к стенке, образовался ледничок; спаяв матрац с деревом, он плывет длинным языком вниз к умывальнику. То же самое и в других каютах.
13 ноября. Последствия сырости и недостатков в питании начинают сказываться: штурман жалуется, что десны распухли и зубы шатаются, — бедняга может жевать только мягкое. На то же жалуется повар Иван. Сегодня на прием к Кушакову явился механик, просит спирту.
— Для чего?
— Зубы болят.
Кушаков заглянул в рот, а там все десны полопались, от них идет тяжелый запах. Однако слово «цинга» у нас не произносится. Седов много раз категорически заявлял, что цинги у нас не может быть и не будет. Мне хочется заметить, что все воздерживающиеся от солонины, то есть Визе, Павлов и я, чувствуют себя вполне здоровыми.
25 ноября. Проходят дни и недели, монотонные, темные. Наш быт осложнился заботами, которых не знали раньше. Нужно следить за экономным расходованием топлива, — теперь жгутся остатки кладовой, принимаемся разбирать грузовую палубу. Одолевает сырость, — нужно держать свое помещение сухим. Поизносилась одежда и обувь, — изобретаем способы починки. Коноплев смастерил на днях веретено и прялку; теперь, очистив куделю, взятую для конопатки, ловко сучит нитки на дратву. Геолог из подкладки пожертвованного кинооператором футляра мастерит новые рукавицы. Кожа пойдет на подошвы. Художник, засучив рукава, мнет тюленью шкуру, предварительно обработав ее щелочами, — опыт выработки шкур для широкого производства обуви. Открыли кузницу, чтобы вовремя заготовить побольше кирок: они пригодятся, когда настанет пора освобождать «Фоку».
5 декабря. По настоянию Седова, питание улучшено: едим бульон из сушеного мяса и винегреты из сушеных овощей. За несколько дней такое питание оказало благотворное действие. Только Инютин плох. Сегодня снаряжал его гулять. Вид больного нехорош: опухшее лицо, багрово-синие мешки под глазами, полураскрытые губы обнажают клочки кровавых десен и почернелые зубы. Изо рта тяжелый, трупный запах. Это настоящая цинга.
Сидеть сложа руки, когда на судне несколько больных, нельзя. Нужно что-нибудь предпринять, иначе дело развалится.
Единственное средство от цинги, особенно в первой стадии ее, — свежее мясо. В трюме, лежали горы моржового мяса, но за его свежесть нельзя поручиться: при торопливом отходе с мыса Флора — в то время как приближались льды — моржей свалили в теплый трюм. В промежуток времени, пока мы плыли до бухты Тихой, мясо тронулось гниением. Оно было еще хорошо для собак и медведей, но для цинготных такое мясо не лучше солонины.
Нельзя ли добыть медведя? Из описаний зимовавших на этой земле мы знали, что медведи всю зиму бродят у открытой воды. Нет ли поблизости свободного моря? Нужно добыть хотя бы одного медведя, — тогда мы захватим болезнь в самом начале.
Посоветовавшись, Седов и я решили сделать попытку дойти до открытого моря или полыньи и поискать берлог на южном берегу острова Гукера.
10 декабря. Лунные дни. Отрадно видеть над этой темной землей хоть призрак света. Идешь во мраке… Вдруг замечаешь: небо с одной стороны закраснелось. Новый свет начинает спорить со слабым отблеском сияния, пересиливает, и вдруг за гранью ледяного покрова блеснет искорка народившегося месяца. Все переменится. Все озарится розовым светом. Очертятся края заструг и ледяной коры на камнях.
Здесь каждую минуту помнишь о могуществе природы, ценишь всякое ничтожное орудие для борьбы с нею, радуешься малейшей победе и учишься в поражениях.
Мы еще сохранили многое из орудий, но, может случиться, останемся с голыми руками. Мы ездим на собаках, но главная надежда на собственные ноги. Едим старые привезенные запасы, добытые чужими руками, но если хотим верной победы в борьбе за жизнь, пищу нужно уметь при нужде добыть голыми руками».
Утром 15 Декабряохотничья партия отправилась кюгу. Стояла хорошая погода с морозцем градусов в двадцать. Полная луна часто выходила из облаков, помогая находить правильный путь. Луна спряталась, когда огибали южный мыс острова Гукера. Потом тучи рассеялись, показались большие полыньи в проливе Де-Брюйне.
Южная сторона горизонта даже при луне казалась более темной; можно было предположить, что полынья соединяется с большим пространством открытой воды на юге. Пройдя еще километров пять, недалеко от полыньи охотники заметили след большого медведя, настолько свежий, что бороздки, проведенные волосками лапы, еще не стерлись. На некотором расстоянии встретились еще два следа, более старые. Было решено расположиться лагерем на медвежьей тропе и подождать, не подойдет ли медведь к палатке.
Прошло около суток. Медведей не было. Оставив в палатке Пустошного с ружьем и собаками, Седов и Пинегин отправились на южный берег Гукера искать берлог. Они мало верили в возможность найти берлогу в это время года, тем более, что специалист по берлогам — Разбойник — отстал в начале пути. Но все же попытаться необходимо. Показался откос какой-то горы, последней перед бесконечной ледяной стеной, уходившей на север. Ни тут, ни в других свободных от льда местах берлог не оказалось. После полусуточного скитания во тьме пришлось вернуться к палатке. После отдыха внимательно обследовали края полыньи, насколько позволял тонкий лед у воды. Новых медвежьих следов нигде не оказалось. Решено было в следующую ночь отправиться в обратный путь. Едва успели разрушить лагерь, все небо заволоклось густыми тучами, луна исчезла, поднялся ветер с вьюгой. Идти пришлось в темноте.
Трудно передать ощущение путешественника по неизвестной стране в темноте. Это скитание с завязанными глазами. Человек не знает, где он идет — по земле или по морскому льду. Под ногами мутно, не разобрать… Вспыхнет спичка, осветит компас. Видно — стрелка отклонилась от взятого курса. Но можно ли верить компасу? На Земле Франца-Иосифа, поблизости от базальтовых скал, компасная стрелка меняет иногда склонение на двадцать-тридцать градусов. Однако, если отклонишься хотя бы на пятнадцать градусов от принятого курса, домой не попадешь и в темноте уйдешь в совсем незнакомый пролив. Там можно блуждать без конца среди берегов, нанесенных на карту только приблизительно.
Идти приходилось медленно. Крепкий ветер ежеминутно гасил фонарь. Сильно ущербленная луна только изредка показывалась среди мчащихся облаков. Идущий впереди все время падал: то на покатой поверхности тороса, то в расщелину между льдинами. Иногда натыкались на стену. Что это? Айсберг, стоящий в море, или береговой обрыв? Начинали ощупывать рукой и палкой. Да, это обрыв ледника. Как свернули к берегу, того не заметив?
Проблуждав часов пять, охотники вышли на землю. Заметен был слабый подъем. Решили, что пересекают выдающийся мыс, но скоро поняли свою ошибку. Подъем продолжался. Собаки тянули сани на ледяной покров острова Гукера. Седов знал, что дальше к северо-востоку обрыв берегового льда становится выше и выше — до семидесяти метров. Оказаться сразу на краю его, в этой тьме?!