Германия в ХХ веке
Шрифт:
Не было ничего удивительного в том, что стартовый выстрел к началу первой мировой войны прозвучал на Балканах. Национально-освободительное движение в этом регионе в сочетании с панславянскими идеями России воспринимались Вильгельмом как «вызов зарвавшихся славян», пресечь который сможет только кровь. Убийство кронпринца Австро-Венгрии Франца Фердинанда в Сараево 28 июня 1914 г. развязало лихорадочную активность европейской дипломатии, которая должна была обеспечить своим правительствам алиби миролюбия, но не допускала и мысли о предотвращении войны ценой потери национального престижа. «Все считали себя подвергшимися нападению, и все находили это обстоятельство очень удачным» (Г. Манн).
Для Германии речь шла не только о стремлении обогнать конкурентов в гонке вооружений, но и об удержании
Однако эта позиция не стала достоянием гласности, положив начало реализации наихудшего из сценариев «войны нервов». Правительства в Санкт-Петербурге, Париже и Лондоне сочли момент достаточно удобным для того, чтобы продемонстрировать твердость и поставить предел экспансии держав «оси». В каждой из стран, втянутых в международный конфликт, дипломатов у руля власти сменили генералы. 30 июля глава германского генерального штаба Гельмут Мольтке настоял на объявлении полной мобилизации в АвстроВенгрии. На следующий день германский посол в Санкт-Петербурге ультимативно потребовал прекращения ответной мобилизации. Не получив ответа, 1 августа 1914 г. Германия объявила войну России, а 3 августа – Франции. В эти дни Европа вступила в новую эпоху, приход которой возвещал грохот десятков тысяч артиллерийских орудий и предсмертные крики миллионов людей, превращавшихся в статистику боевых потерь.
Вопрос о виновниках военной катастрофы занимает умы политиков и ученых уже без малого сто лет. Первые ответы на него давались пропагандой воюющих держав, ради укрепления «внутреннего фронта» взваливавшей всю вину на противника. Сюда же можно отнести и прозвучавшее в 1917 г. заявление Бетман-Гольвега, что Германии приходится вести превентивную войну. Позже свое видение произошедшего предлагали публикации дипломатической переписки, мемуары политиков, исторические труды. Указания на империалистический характер политики ведущих мировых держав, равно как и на экспансию их капиталов дают представление об общем фоне эпохи, но не убеждают в закономерности и неизбежности именно такой войны. Современная историография исходит из того, что Германия несет главную, но не единоличную ответственность за ее развязывание. Споры начинаются при конкретном анализе ее геополитических целей.
Если этапная работа Фрица Фишера, появившаяся в 1961 г., настаивала на запрограммированности «рывка к мировому господству», то его оппоненты утверждали, что в основе германской внешней политики лежало стремление стабилизировать свое положение в центре Европы: «Решающую роль в развязывании войны сыграл страх Германии потерять последнего союзника и надежда на то, что таким образом удастся прорвать внешнеполитическую изоляцию» (Э. Йекель). Между крайними позициями находится широкий спектр оценок, принимающих в расчет позицию других европейских государств. «Германия единственная из них хладнокровно относилась к перспективе континентальной войны, поскольку была уверена в своей победе в случае, если Великобритания сохранит свой авторитет… Россия, Франция и Англия пытались избежать как локальной, так и континентальной войны, но они могли достичь этой цели, лишь уступив австро-германскому давлению. Их доля ответственности за развязывание войны заключается прежде всего в неадекватной реакции на действия Германии» (И. Гайс). Весьма интересны предположения ряда историков о превентивном характере «сползания в войну» перед угрозой парламентаризации политической власти в стране.
«Для меня в Германии нет больше партий, есть только немцы», – заявил 4 августа 1914 г. Вильгельм II депутатам рейхстага. За эффектной риторикой скрывалось чувство облегчения – наконец-то политика возвращалась в привычное императору русло военных команд и беспрекословного подчинения. Страну охватили эмоциональный подъем и лихорадка патриотических демонстраций, казалось, пали барьеры между «низами» и «верхами», «правыми» и «левыми». Ведущие журналисты респектабельных газет писали об «очистительной грозе», которая оздоровит нацию и разом решит все внутренние проблемы. С амвонов обеих церквей звучали благословения крестного похода против «азиатчины». Военный психоз проник и в молодежную среду, вчерашние гимназисты целыми классами записывались в добровольцы, чтобы утвердить себя в глазах старшего поколения. «Протест против перенасыщения цивилизацией воодушевлял молодых людей из добропорядочных семей в августе 1914 г., увидевших в войне пришествие долгожданного Апокалипсиса» (Х. Шульце).
Внешний враг обесценивал социальные и политические конфликты прошедших лет, чувство сопричастности к общему делу заглушало здравые сомнения в легкости обещанной победы. Голоса пацифистов-одиночек тонули в восторгах толпы, украшенной национальными флагами. Репрессии против нескольких левых радикалов, осмелившихся назвать войну завоевательной, ничуть не портило благостной картины гражданского мира (Burgfrieden). Социал-демократическая фракция в рейхстаге проголосовала за военные кредиты, не решившись плыть против шовинистического потока. Лидеры партии опасались остаться за бортом при разделе внутриполитических дивидендов казавшегося несомненным военного успеха. И простого солдата-резервиста, и офицеров генерального штаба объединяла уверенность в том, что война продлится не дольше Рождества.
Военное планирование вполне отвечало подобным настроениям в обществе. Германская армия имела вышколенный офицерский корпус и материальнотехническое превосходство над любым из противников, благодаря густой железнодорожной сети обладала большей мобильностью. Первоначально ее мощь должна была обрушиться на Францию, чтобы разгромить эту страну до завершения мобилизации в России и открытия второго фронта на Востоке. Основным силам согласно «плану Шлифена» предстояло вторгнуться туда через территорию Бельгии, обойдя с севера систему французских крепостей. После прорыва оборонительных рубежей и выхода на оперативный простор германские войска, подобно захлопывающейся двери, должны были повернуть на юго-восток и прижать французов к швейцарской границе. На эту операцию отводилось не более шести недель, чтобы затем перебросить немецких солдат на помощь Австро-Венгрии.
«С тактической точки зрения план был блестящим, но с любой другой он порождал фатальные последствия» (Г.Крэйг). Германия оказывалась в роли агрессора и настраивала против себя мировое общественное мнение. После того, как ее войска 4 августа вошли в Бельгию, в войну вступила Великобритания. Условием выполнения «плана Шлифена» являлось подавляющее преимущество германской армии в живой силе и технике. Согласно его первоначальному варианту, появившемуся в 1905 г., 70 дивизий должны были вторгнуться во Францию через Бельгию и Люксембург, и только 8 оставались для прикрытия германофранцузской границы. На момент августовского наступления 1914 г. это соотношение составляло 59 и 15, в то время как на стороне противника сражался английский экспедиционный корпус.
Не меньшей авантюрой выглядели и стратегические цели Германии, сформулированные в секретных меморандумах ее политического руководства. «Мы требуем не господства над миром, а уважения к себе» (nicht Weltherrschaft, aber Weltgeltung) – говорилось в одном из них. На деле это означало претензии на колониальную империю Великобритании, обеспечение гарантий германской гегемонии в континентальной Европе. Францию следовало лишить возможности реванша, исключив из разряда мировых держав. Геополитические аппетиты правительства Бетмана-Гольвега простирались от Дюнкерка до Смоленска. Если на Западе речь шла только о перекройке границ в пользу Германии, то на Востоке (в соответствии с концепцией «Срединной Европы», сформулированной Науманом уже в годы войны) предусматривалось использование завоеванного пространства для дальнейшей германской колонизации.