Германия. В круговороте фашистской свастики

Устрялов Николай Васильевич

Но как же с национализацией трестов и концернов? — На этот счет, первостепенный интерес представляет брошюра Отто Штрассера, одного из бывших видных гитлеровцев, опубликованная им после разрыва с партией. Особенно любопытна приводимая Штрассером беседа его с вождем 21 мая 1930 года, ярко вскрывающая действительную установку расизма, о которой его представители долго воздерживались высказываться до конца.

Когда Штрассер задал Гитлеру вопрос, национализирует ли он, придя к власти, заводы Круппа, вождь ответил:

— Вы думаете, что я сошел с ума и что я собираюсь разрушить германскую промышленность? Мы должны будем вмешаться в управление крупными предприятиями лишь в том случае, если их владельцы откажутся действовать в интересах

национального государства. Но для этого вовсе не надо конфисковать предприятия или делать государство участником в их управлении. Сильное государство может обойтись без подобных мероприятий. Предприниматель, ответственный за производство, дает заработок рабочим. На чем вы основываетесь, требуя, чтобы он делал рабочих участниками в своих прибылях и в руководстве предприятиями? Вы хотите посадить ему на шею чиновника или заводской комитет, ничего не смыслящие в производстве? Ни один предприниматель не подчинится подобной мере.

Когда же Штрассер возразил, что в таком случае название партии «национал-социалистическая» может ввести в заблуждение народные массы, Гитлер заметил:

— Название «социалистическая» неудачно. Во всяком случае, оно означает не то, что мы должны социализировать предприятие, а только то, что мы можем это сделать, если их владельцы будут действовать во вред интересам нации. В настоящее время они этого не делают, а потому было бы преступлением разрушать народное хозяйство.

Эти заявления очень характерны для Гитлера. В неразвернутом виде, в менее откровенной формулировке они содержатся и во многих публичных его выступлениях. Его этатизм — формален по преимуществу, основ капиталистического строя он затрагивать не собирается, «разве только это понадобится для блага государства».

По мере роста партии ее буржуазное перерождение проявлялось, однако, все резче и очевиднее. Неумолимой логикой вещей объятия социальных верхов оставляли все больше следов на политическом облике фашистского вождя. Правда, одновременно и рядом с ним, некоторые из его соратников, вроде неистового Геббельса, «расистского Савонароллы», продолжали с пламенной искренностью провозглашать «диктатуру социалистической идеи» и проклинать «атавистическое безумие реакционного цезаризма». Но на фоне стальных и угольных субсидий, в свете оговорок самого Гитлера становящихся все многозначительнее, горячие социалистические выкрики партийных ораторов неизбежно приобретали специфический колорит, воскрешали в памяти практику «полицейского социализма»; словно в громадных масштабах и в новой обстановке германская плутократия собиралась повторить опыт нашей русской дореволюционной «зубатовщины».

Национально-патриотический гром движения, усиливаясь, постепенно заглушал его социальные мотивы. Партийная программа 20-го года, казалось, неудержимо превращается в пропавший документ. Марксистские враги национал-социализма, естественно, не жалели красок для изображения Гитлера в качестве приказчика, лакея, марионетки германских помещиков и капиталистов, выполняющего их социальный заказ. Трудно отрицать, что объективно, на данной, по крайней мере, исторической стадии, на своей «первой фазе», успехи расистского движения отвечали надеждам и видам социальной реакции.

Особенно ярким проявлением буржуазно-реакционной эволюции национал-социализма явился так называемый «гарцбургский фронт национальной оппозиции», созданный съездом правых партий в октябре 1931 года: открытый блок Гитлера с Гугенбергом, королем правой прессы и одним из виднейших капитанов тяжелой индустрии, бывшим директором Круппа. Возглавляемая Гугенбергом партия германских националистов воплощает собой квинтэссенцию старопрусского монархического консерватизма, густейшие традиции юнкеров и военной касты. Единый фронт с этой чистокровной и, казалось бы, анахронической реакцией заставил даже некоторых просвещенных сторонников Гитлера, «салонных национал-социалистов», сокрушенно пожимать плечами: Гитлер в гугенберговском окружении —

это, мол, Наполеон в плену идей и людей ancien regime'a. Гарцбургский блок коричневого дома с херренклубом был всецело направлен против кабинета Брюнинга, свержение которого ставилось тогда реакцией в порядок дня. Он должен быть заменен «национальным правительством», опирающимся на союз националистов и гитлеровцев со всеми другими умеренными партиями, которые захотели бы примкнуть к соглашению. Конкретную программу этого грядущего правительства съезд предпочел не указывать: это было бы неудобно для блокирующихся групп. Как известно, гарцбургскому фронту уготована была живописная история, которую нам придется еще изложить. Конечно, плебейские связи и уличные ужимки Гитлера не могли не шокировать его новых союзников из аристократических гостиных и поклонников патриархальной философии Шталя. Но они решили с ним мириться: чтобы оседлать дьявола, приходится соприкасаться с ним. Политика, как и война, немыслима без хитроумных маневров.

После Гарцбурга Гитлер непосредственно входит в большую политическую игру, спускается, так сказать, из мансарды в бельэтаж. К этому же времени относится начало нового и резкого подъема национал-социалистической волны в стране: на всех выборах партия одерживает блистательные успехи. Время фашиствует. В приказе от 1 декабря Гитлер уверенно заявляет, что его партия приближается к власти с «математической неизбежностью».

Двойная игра в разгаре — и притом двойная с двух сторон.

Социальная среда национал-социализма

Но что же представляет собою та «масса», что идет за диктатором коричневого дома? Какова социальная среда национал-социалистического движения?

Ее специфической особенностью является исключительная ее пестрота. На голос фашистской сирены спешат поистине — «воин, купец и пастух». С разных сторон несутся отклики на красочные рекламы этого идейно-политического Мюр и Мерилиза, этого гостеприимного прейскуранта, где за избирательный бюллетень каждый может найти себе товар по вкусу. Неотмщенные обиды и ускользающие надежды, патриотическая горечь и социальная ненависть, беды кармана и язвы души, осадки военного безумия и накипь послевоенного сумбура — все это впитывала в себя гитлеровская пропаганда, обретая тем самым лихую взрывчатую силу. И воспламенялся ею разнообразный человеческий материал.

В первую очередь льнет сюда так называемое среднее сословие, миттельштанд: значительный социальный фактор современной европейской жизни, столь высоко ценившийся Бисмарком и во многих странах доселе слывущий оплотом благоразумия и трезвого порядка. Его прельщает гордый патриотизм, хотя бы и приправленный шовинистским соусом, ему льстят нападки на большой капитализм, на банки, тресты, универсальные магазины, на крупных предпринимателей и шиберов высокого полета. С другой стороны, ему импонирует враждебная позиция по отношению к социалистам и особенно коммунистам, агентам московского большевизма и национального распада. Его сладко дурманят посулы упорядочения, улучшения его нынешнего плачевного материального положения. И его расстроенная, выбитая из колеи, разношерстная армия готова с надеждой кричать — heil Hitler!

Нередко приходится слышать, что средний городской класс исчезает, «вымывается» волнами современного позднего капитализма, что мелкая промышленность неуклонно уступает место крупной. Едва ли можно принять это суждение без оговорок. Историческая тенденция промышленной и торговой концентрации — бесспорна. Но вопрос в темпах и в картине нынешнего дня. Средний класс проявляет в наше время поразительную, в сущности, устойчивость, историческую живучесть: даже и бедствуя, он не сдается, не исчезает, а упорно борется за существование. Средняя и мелкая промышленность не погибла, будучи поглощена крупной, а ухитряется еще уживаться рядом с ней, цепляется за нее, приспосабливаясь к новым условиям и усваивая новые формы деятельности.