Гермоген
Шрифт:
— Да не будут вам в обиду мои слова. Я к тому это сказал, что сам в давние годы служил в казаках.
Прост был, однако, Гермоген. Не знал, видно, либо забыл, что такие люди, как Горобец, не понимают простосердечной искренности. С наглым видом он спросил:
— Из казаков убёг, значит?
Гермоген молчал, догадываясь, сколь нежелательным может быть продолжение разговора. По доброте своей он чаял раскаяния Горобца и доброго согласия меж ними.
— Дивно мне слышать это, архимандрит, — продолжал Горобец в своей обычной развязной манере. — Али не ведомо тебе было, что меж
— Я позвал вас в свои покои, чтобы сказать вам: царь повелел переписать всех новокрещенов по дворам и монастырям. Сие бережение царское милует новокрещенов, дабы не отпали от веры. Извольте, ваше дородство, вернуть новокрещенов в монастырь, ибо значатся здесь по царскому указу.
Эти слова словно подменили Горобца.
— Не извольте беспокоиться. Я велю своим холопам исправить оплошку. — Тут он несколько смутился, но уже не мог отказаться от развязной свободы в словах: — Не обессудьте, ваше преподобие, грешного опричника. Удостойте своей беседы. Хочу спросить вас.
— Спрашивайте.
— Души-то загубленные али не снятся вам в снах ваших?
— Снятся, — неожиданно просто ответил Гермоген. — Уповаю на милосердие Господне. И до нас грехи отпускались на покаянии и молитве. Много примеров тому в житиях святых и в Священном Писании. Будущий пророк Моисей убил египтянина, зарыл в песок и бежал.
В слезах и раскаянии обратился он с молитвою к Богу, обуреваемый страхом. И был у него страх, опасался он мести египтян и гнева Божьего, но Господь услышал его и сказал: «Не бойся! Я с тобою!»
— Дивно мне, как вы всё это... про себя сказываете. И монахи знают про то, как вы казаковали? И не убоялись правды?
— Правда — дело Божье, Богом на нас наложенное.
Горобец с сомнением покачал головой.
— Коли бы оно так было, всякий человек был бы навычен правде. Сами ведаете, что в казаках правда к пагубе вела. О покаянии хоть и ведали, да многое сотворяли не по правде.
— И однако под влиянием страха Божьего у иных просыпалась совесть.
Горобец опустил голову.
— Не ведаю и ныне, что есть страх Божий.
— Страх Божий, ваше дородство, это когда человек всякую минуту боится погибели и верит во спасение. Учись ходить перед Богом со страхом и благоговением.
Гермоген расстался с Горобцом, надеясь, что эта встреча не последняя и бывший казачий атаман обратится к Богу. Но Горобец куда-то исчез. Рассказывали, что он жаловался на князя Шаховского [26] (любимого опричника царя Ивана). Обещал-де князь взять его в Москву, а сам не посылает никаких вестей. Трудно было понять Горобцу, что пришли иные времена, когда опричники стали не нужны. Царь задумал жениться в восьмой раз, и при здравствующей супруге Марии Нагой. А в невесты облюбовал родственницу английской королевы. И зачем было царю Ивану заниматься делами опричнины, когда на Западе об этой опричнине и без того шла дурная слава? А он опасался, как бы не навредили какие слухи его женитьбе. Но так и умер Грозный-царь, обманутый напрасными надеждами. И многие думали, что он был отравлен людьми, боявшимися английского влияния в России.
26
Шаховской
5
Многие монастырские заботы вытеснили из памяти Гермогена недавние события в монастыре. Он забыл о Маметкуле. Последнее время, как было замечено, участились случаи гибели новокрещенцев. Но мы бываем крепки задним умом. Маметкул пошёл проведать родных и был убит ими. Не ведал, видно, о том, какую злобу накопили против него в старом семейном подворье. Религиозное убийство среди инородцев не считалось убийством. Любопытно, что ответили братья Маметкула приставу, пришедшему их арестовать.
— Пошто вы родича своего забили?
— То не мы его забили, то Аллах его наказал.
— Или Аллах злой?
— Аллах не злой, а хитрый...
— О, Аллах — лучший из хитрецов!..
Месть брату за вероотступничество была изощрённой, жестокой. И всё это именем Аллаха. Из мечети был приглашён священнослужитель. Связанный верёвками Маметкул лежал на ковре. Кругом чинно сидели татары. Тут были и длиннобородые старики в тюбетейках, и молодицы в монистах. Мулла читал из Корана:
— Аллаху принадлежит то, что на небесах и на земле. Ему — подчинение постоянное. Неужели вы боитесь кого-нибудь, кроме Аллаха? И какая есть у вас милость, то от Аллаха. Потом, когда вас коснётся нужда, вы к нему вопиёте. Потом, когда он удалит от вас нужду, вот часть вас придаёт сотоварищей своему Господу, чтобы не верить в то, что мы им дали... Аллаху они придают то, что сами ненавидят, и языки их извещают ложь, что им — прекрасное. Несомненно, им — огонь, и они будут покинуты.
— И прокляты... — хором прозвучали голоса.
— Не поклоняйтесь помимо Аллаха тому, что не владеет для них уделом на небесах!
Затем служитель приблизился к поверженному Маметкулу:
— Как ты, несчастный, поверил в ложь христианского учения и перестал верить в силу Аллаха?!
— Если Аллах так силён, почему люди отпадают от веры в него? — сказал Маметкул.
— О, несчастный заплутай! Аллах сбивает, кого хочет, и ведёт прямым путём, кого хочет, и будешь ты спрошен о том, что творил.
— Но если Аллах не повёл меня своим путём, то так тому и быть!
Со всех сторон послышалось:
— О! О! О! Горе! Горе!
— Маметкул, отрекись от ложного учения! Тебя сбил с верной дороги сатана!
— Аллах дал тебе мать и отца, дал тебе жизнь, и жильё, и одеяние. Как ты, узнавший милость Аллаха, отрицаешь его?!
— О, неужели он боится ложного Бога помимо Аллаха?!
Мулла дал знак женщинам выйти. Начались пытки, а на другой день обезображенное до неузнаваемости тело Маметкула было подброшено под стены монастыря. Маметкула отпели в церкви и с честью похоронили.