Герои 1812 года
Шрифт:
На одном из малых судов флотилии находился и Александр Толстой. Он не замечал ни пронизывающего ветра, ни холода, поднимавшегося от воды. До рассвета было еще очень далеко. Ночная тьма перемешалась с туманом, сквозь которые подпоручик, к своей досаде, ничего не мог различить. Со всех сторон его обступала тишина, едва нарушаемая всплесками весел. Когда тишина стала казаться всем бесконечной, ввысь, пылая, взвилась вторая ракета. Русские войска устремились на штурм. Они еще не достигли рва, как им навстречу ударила неприятельская артиллерия. Толстому показалось, что стены крепости разом вспыхнули. Под огнем турецких пушек суда флотилии разворачивались у берега, направляясь к нему на большой скорости. Гребцы налегали на весла изо всех сил. И вот, уже ступая по колено в ледяную воду, подпоручик Толстой соскочил с борта судна. Вокруг него на суше уже сосредоточивались группами войска десанта. Одним из первых ступил на неприятельский берег генерал-майор де Рибас. Отыскав его глазами, Толстой увидел, что лицо начальника выражало спокойствие и твердость. Де Рибас деловито распоряжался, требуя, чтобы воины не скапливались под огнем турецких батарей, представляя собою мишень, а поднималась по склону берега, выбирая более отлогие места. Выхватив шпагу, де Рибас сам повел их в атаку на неприятельские пушки, в которой принимал участие и подпоручик Толстой.
…С наступлением рассвета вал полностью находился в руках у русских, и рукопашный бой невиданной жестокости, вскоре перешедший в яростную резню, закипел на улицах города. Неприятель сопротивлялся ожесточенно: султан обещал казнить весь гарнизон крепости в случае, если падет Измаил.
Решительнее всех действовал один из опытных турецких военачальников Каплан-Гирей. Собрав вокруг себя значительные силы, он попытался пробиться с ними к реке сквозь войска де Рибаса. В кровопролитной схватке отряд Каплан-Гирея был уничтожен вместе с ним самим. Отбивая этот натиск, Толстой невольно вспомнил ученья перед штурмом. Тогда некоторые офицеры посмеивались между собой, глядя на то, с какой ретивостью Суворов лично обучал солдат штыковому бою. Сейчас же, увидев, как обезумевшие от ярости и отчаяния вражеские толпы любой ценой пытались вырваться из крепости, подпоручик понял, что те ученья не были чудачеством или блажью старого полководца. Русские воины уверенно и хладнокровно отражали бешеные удары изогнутых турецких клинков, и их штыки были для неприятеля неодолимой преградой.
В сумерках гарнизон крепости прекратил сопротивление. Измаил пал. «Не было крепче крепости, ни отчаяннее обороны…» — сказал Суворов.
Александр Толстой не хотел оставаться в городе, наполненном тысячами убитых, и решил возвратиться на ночлег в лагерь. Пережитые волнения, напряжение кровопролитного боя разом оставили его, и он шел между палатками, ничего не чувствуя, кроме усталости и удивления, что среди всего того, что он видел в этот день, он остался живым и невредимым. Неожиданно он услышал, как его окликнули, и повернувшись, увидел Михаила Илларионовича Кутузова. Несмотря на успех штурма, в котором войска Кутузова выказали замечательную стойкость, и назначение его самого комендантом крепости, вид у генерала был усталый и расстроенный. «Век не увижу такого дела, — заговорил Михаил Илларионович, и голос его звучал непривычно глухо. — Приехал домой как в пустыню… Кого в лагере ни спрошу, либо умер, либо умирает. Ты жив, слава богу!» А когда они уже расставались, Кутузов попросил Александра: «Ты матушке своей отпиши, что племянницы ее муж бригадир Рибопьер Иван Степанович живот свой за Отечество положил…»
Турция не могла оправиться от удара, нанесенного ей под Измаилом. Через полгода в Яссах был заключен выгодный для России мир.
В 1792 году с батальоном гвардейцев-волонтеров возвратился в Петербург и поручик [2] Александр Толстой.
Молодой офицер был милостиво принят императрицей Екатериной II. Северная столица радостно встречала победителей. В Преображенском полку, где продолжал служить Толстой, в то время немало было боевых офицеров. В походных условиях, подвергаясь одинаковым опасностям в сражениях, побеждая общего врага, все были равны и устремлены к единой цели. Но, попав в Петербурге в вихрь светских развлечений, гвардейские офицеры вновь зажили привольной жизнью, в которой первенствовали те, чье достоинство состояло в деньгах и протекциях. При том образе жизни, какой вели многие из его сослуживцев, Толстой постоянно ощущал недостаток своего собственного состояния, что затрудняло самолюбивому поручику общение с офицерами в полку. Он был сдержан и замкнут, участия в общих увеселениях не принимал, так как гордость мешала ему пользоваться расточительностью приятелей, а проживать в столице скудные родительские средства он не мог себе позволить.
2
Произведен в 1791 году.
Вскоре, в 1793 году, Толстой подал прошение о переводе из гвардии в армейскую часть, получив в командование 2-й батальон в Бугском егерском корпусе, который был сформирован М. И. Кутузовым и брал с ним вместе Измаил. Несмотря на то, что Толстой оставил службу в гвардии, карьера его складывалась весьма удачно: он был переведен в армию с чином подполковника, что было в традициях того времени. Часто молодые люди из аристократических фамилий, достигнув чина поручика гвардии, переводились в армейские полки, где, будучи в чине полковника и даже генерала, не имели ни малейшего представления о трудностях боевой жизни. Причем некоторые из них сразу же выходили в отставку, получая затем всю жизнь пенсию. Были и такие, кто добивался назначения в армейский полк, чтобы поправить свое состояние за счет казенных средств. Александр Толстой использовал преимущества, полученные от службы в гвардии, для иных целей: он желал честно служить Отечеству, а не числиться на государственной службе. Вдали от столичного гарнизона, придворной суеты он вновь ощутил себя солдатом, воином, и это было то состояние духа, к которому он всегда стремился.
В Бугском егерском корпусе бывший поручик гвардии прослужил три года. За это время он свыкся с бытом армейского офицера и, поглощенный заботами своего батальона, стал постигать духовный мир русских солдат, сделавшийся ему доступным и понятным, чего никогда не случилось бы, если бы он продолжал службу в столице. Для его будущего имело значение и то, что боевой опыт, который он начал приобретать во время русско-турецкой войны, пополнялся в дни мира службой в егерском корпусе, так как егеря, самый передовой вид пехоты, были наглядным воплощением суворовского афоризма «всяк воин свой маневр понимает».
Александр Толстой в юности систематических военных знаний не получил, тонкости своего ремесла он постигал на практике. Но, пожалуй, в те годы это было лучшим способом получения военного образования. Не учебниками, писанными кабинетными стратегами и тактиками, а победами великого Суворова утверждалась теория передового военного искусства, ниспровергавшая изжившие себя западноевропейские образцы, которые в то время в основном и изучались в военных учебных заведениях. И где, как не в войсках знаменитого полководца, можно было освоить его «науку побеждать»?
В 1796 году в жизни юного подполковника произошли перемены, столь неожиданные, что, случись они прежде, и у Толстого не было бы необходимости оставлять службу в гвардии и служить в армейских егерях. И судьба его могла сложиться совсем иначе. В тот год, приехав в Петербург, он познакомился со своими бездетными родственниками графами И. А. и Ф. А. Остерманами, родными братьями его умершей бабки, славившимися почетом при дворе, богатством и твердым характером. «Своеобычливым» братьям понравился внешностью и сходством нравов их молодой родственник, и они, посовещавшись, «избрали преемником их фамилии старшаго, по покойной родной сестре, своего внука подполковника и кавалера Александра Толстова…» и просили высочайшего соизволения, «чтоб оный внук мог уже при жизни их именоваться графом Остерманом и употреблять фамильный их герб». 27 октября 1796 года Екатерина II за десять дней до своей смерти написала на поданном ей прошении: «Быть посему».
Так в один день подполковник Толстой, известный лишь узкому кругу своих сослуживцев, стал графом Александром Ивановичем Остерманом-Толстым, наследником трех обширных земельных майоратов в Петербургской, Московской и Могилевской губерниях, крупнейшим помещиком и завиднейшим женихом в России, оказавшись на самом верху аристократического общества.
Перемену в своем положении он ощутил сразу же: отныне он был в центре внимания, как будто в нем разом обнаружились скрытые до той поры достоинства. Первые сановники Петербурга приглашали его на званые обеды, ужины, балы, где ловили каждое сказанное им слово. Его военные заслуги, казалось, сделались заметнее, через несколько дней он стал уже полковником. Те, кто прежде был с ним едва знаком и почти не замечал, теперь кланялись ему издалека.
Родственники же решили, что настал наконец благоприятный момент для устройства личной жизни 26-летнего графа. Ему подыскали достойную невесту, родовитую и с огромным приданым княжну Елизавету Алексеевну Голицыну, фрейлину императорского двора, о которой один из современников писал, что она «была миниатюрное, довольно интересное, от природы неглупое и доброе существо». В 1799 году А. И. Остерман-Толстой женился на княжне Голицыной, испытывая к ней чувство глубокого уважения, не имевшего, однако, ничего общего с любовью.