Герои Брестской крепости
Шрифт:
Наблюдатель не заметил, как группа автоматчиков днем зачем-то пришла в форт. Немцы сразу же обнаружили советских бойцов. Гаврилов дремал в углу каземата, когда рядом, во дворике форта, послышались крики: «Рус, сдавайся!», и громыхнули взрывы гранат.
Автоматчиков было немного, и почти всех тут же перебили, но нескольким солдатам удалось удрать, и час спустя форт был окружен.
Первые атаки были отбиты. Но гитлеровцы подтащили сюда орудие и минометы, и вскоре среди немногочисленных защитников форта появились раненые и убитые. А затем последовала атака одновременно со всех
И снова пришлось укрываться в той же норе. Только теперь они забрались в нее втроем — Гаврилов, пограничник и еще один боец.
К счастью, в это время уже наступила ночь, и фашисты не решились в темноте обыскивать казематы. Но Гаврилов понимал, что с наступлением утра они обшарят форт сверху донизу и на этот раз, возможно, обнаружат его убежище. Надо было предпринимать что-то теперь же ночью, не откладывая.
Они посовещались и осторожно выползли в каземат. Здесь никого не было. Не было гитлеровцев и во внутреннем дворике. Но когда они ползком пробрались к выходу из форта, то увидели, что совсем близко горели костры, вокруг которых сидели солдаты. Противник в ожидании рассвета кольцом окружил форт, чтобы на этот раз не выпустить ни одного из его защитников.
Надо было прорываться с боем. Решили, что по команде Гаврилова каждый бросит по одной гранате в сидящих у костров немцев и все трое тотчас же кинутся бежать в разные стороны: пограничник на юг, к домам комсостава, боец на восток, к внешнему валу, а Гаврилов на запад, в сторону дороги, ведущей от северных ворот на Центральный остров. Его направление было самым опасным, так как по этой дороге часто ходили и ездили гитлеровцы.
Они обнялись и договорились, что тот, кому посчастливится остаться в живых, будет пробираться в заветную Беловежскую Пущу. Потом Гаврилов шепотом скомандовал: «Огонь!», и они метнули гранаты.
Гаврилов не помнил, как он пробежал линию немецких постов. В памяти остались только грохот гранатных разрывов, крики солдат, вспыхнувшая вокруг стрельба, свист пуль над головой и глубокая темнота ночи, сразу сгустившаяся перед глазами после яркого света костров. Он бежал изо всех сил, сжимая в руках вторую гранату и пистолет, бежал, не чуя под собой ног, и слышал за спинок крики, выстрелы и топот. Он опомнился, когда пересек дорогу, на счастье оказавшуюся в этот момент пустынной. Лишь тогда на секунду приостановился и перевел дух. И тотчас же над его головой просвистела пулеметная очередь.
Это стрелял неизвестный советский пулеметчик из дота Западного форта. Привлеченный криками и стрельбой, он начал бить длинными очередями, целясь, видимо, по огню костров. Гаврилову пришлось упасть ничком у стены какого-то полуразрушенного дома, чтобы не угодить под его пули. Но пулеметчик невольно спас его: фашисты, бежавшие за майором, попали под огонь, — Гаврилов слышал, как они, что-то крича, побежали обратно.
Прошло с четверть часа, и все стихло. Тогда Гаврилов, прижимаясь к земле, пополз в сторону внешнего вала крепости, постепенно удаляясь от дороги.
Ночь была непроглядно темной, и он почти наткнулся на стену. Это была кирпичная стена одного
Целый час он ходил по пустому помещению, ощупывая осклизлые стены, пока, наконец, догадался, где он находится. Здесь перед войной были конюшни его полковых артиллеристов. Теперь он понял, что попал на северо-западный участок крепости, и это обрадовало его — отсюда было ближе добираться до Беловежской Пущи.
Он вышел наружу и осторожно переполз через вал на берег обводного канала. На востоке уже светлело небо, занималась заря. Прежде всего он лёг на живот у берега и долго пил затхлую стоячую воду из канала. Потом вошел в канал и двинулся на тот берег.
И вдруг оттуда, из темноты, донеслась немецкая речь, Гаврилов застыл на месте, всматриваясь вперед.
Постепенно он стал различать темные очертания палаток на том берегу. Потом там вспыхнула спичка, и малиновым огоньком затлела папироса. Прямо против него на берегу канала был лагерь какой-то вражеской части.
Он бесшумно вылез на берег и отполз к валу. Здесь оказалась маленькая дверь, и, войдя в нее, он попал в узкий угловой каземат с двумя бойницами, глядящими в разные стороны. Коридор тянулся из каземата дальше в глубь вала. Он пошел по этому коридору и снова попал в помещение той же конюшни.
Заметно светало. Надо было найти надежное укрытие на день, и Гаврилов, подумав, решил, что лучше всего укрыться в угловом каземате. Стены его были толстыми, а две бойницы, выходящие в разные стороны, могли пригодиться, — если бы гитлеровцы обнаружили майора, из них он мог бы отстреливаться, держа в поле своего зрения большой участок канала.
Он снова обследовал этот каземат, и только одно обстоятельство смутило его: там негде было укрыться, и стоило немцам заглянуть в дверь, его немедленно обнаружили бы.
И тогда он вспомнил, что у самой двери каземата, на берегу канала, свалены кучи навоза — его выносили сюда, когда чистили конюшни. Он торопливо принялся таскать этот, навоз охапками и сваливать его в углу каземата. Прежде чем рассвело, его убежище было готово. Он зарылся в эту груду навоза и завалил себя снаружи, проделав небольшую щель для наблюдения и положив под рукой оставшиеся пять гранат и два пистолета — немецкий и наш «ТТ» — каждый с полной обоймой.
Весь следующий день он пролежал тут. Солдаты противника ходили совсем рядом, они что-то делали на берегу канала, переговаривались, а один раз несколько человек прошли через его каземат в конюшню. Гаврилов держал наготове пистолет, но они не обратили внимания на сваленный в углу навоз.
Ночью он снова вышел на берег канала и напился. На том берегу по-прежнему темнели немецкие палатки и слышались голоса солдат. Но он решил ждать, пока они не уйдут, тем более, что стрельба в крепости, как ему казалось, мало-помалу затихала, — судя по всему, противник подавлял один за другим последние очаги сопротивления.
Три дня он провел без пищи. Потом голод стал таким острым, что терпеть дольше было невозможно. И он подумал, что где-нибудь рядом с конюшней должен быть цейхгауз, где хранится фураж, — там мог остаться ячмень или овес.