Герои до встречи с писателем
Шрифт:
Жители городка на берегу Роны не могли простить Доде того, что он вывел их на страницах своего знаменитого романа «Тартарен из Тараскона». Так, по крайней мере, казалось каждому тарасконцу; он усваивал это еще в детстве, слушая проклятия, которыми разражались старшие, стоило лишь кому-либо упомянуть ненавистное имя Доде. Владельцам беленьких домиков отнюдь не льстили слова, которые автор предпослал своей книге: «Во Франции все немножко тарасконцы». Они не желали утешаться этим, равно как и знать о том, что писатель, выбирая названия для города, где поселил своих героев, исходил лишь из того, что название «Тараскон» прекрасно звучит при выкрикивании станций – точно триумфальный клич индейского воина. Впрочем, и такое объяснение вряд ли успокоило бы самолюбивых тарасконцев. Ничего, кроме нового прилива ярости, это не могло вызвать с их стороны. А между
Городок, на который намекал Доде, был Ним, где, как и во всех южных городах, много солнца, достаточно пыли, непременно имеется кармелитский монастырь и два или три римских памятника.
На главной улице этого городка, обсаженной двумя рядами платанов с пыльной листвой, родился и Альфонс Доде.
Из впечатлений раннего детства, сохранившихся благодаря удивительной памяти, Доде черпал материал для своих романов, и, как он любил повторять, в силу непобедимого чувства реальности неизменно клал действительную жизнь в основу своих вымыслов.
Часто случайный, отдаленный намек, какая-нибудь смутная ассоциация с порою дня, с цветом неба, звоном колокола, запахом лавок вызывала в его памяти воспоминания о темных, прохладных, узких, благоухающих пряностями улицах Нима, аптекарском магазине дяди Давида… Помогала ему воскрешать образы былого и небольшая зеленая тетрадь с измятыми уголками, постоянно лежавшая на его рабочем столе и готовая в любую минуту поделиться с писателем своим богатством. В этой поистине бесценной тетради, заполненной сжатыми заметками под общим названием «Юг», были сосредоточены многолетние наблюдения над его родным краем, климатом, нравами, над самим собой, родными и собственной семьей. Из этой тетради Доде извлек многих своих героев, с ее страниц вышел в жизнь и бесстрашный Тартарен.
Обладатель 'двойных мускулов'
Жизнь все дальше уводила его от родного Прованса. Сначала Лион, где семья, когда ему было девять лет, тщетно пыталась поправить свои дела, затем, в 16 лет, работа в качестве школьного надзирателя в Алэ, потом бегство из этой тюрьмы в Париж, начальные шаги на тернистом литературном пути. Он хорошо помнил тот день, когда писал свою первую репортерскую хронику, озабоченный даже каллиграфической стороной работы. Суета большого города все больше захватывала его, вовлекала в свой круговорот. Первые, еще робкие литературные успехи кружили голову.
У него была натура истинного импровизатора. С детства он отличался необычайно живым воображением. «Я, в сущности, фантазер», – говорил он о себе. Его голова всегда было полна замыслов. В кругу друзей он охотно делился ими, поражая мастерством рассказчика.
Когда ему надоедала шумная парижская жизнь, он отправлялся подышать свежим деревенским воздухом, вдохнуть бодрящий аромат провансальских сосен. Обычно эти поездки он совершал зимой. Парижский климат в это время года не способствовал его слабому здоровью, и врачи рекомендовали съездить на юг.
Особенно они настаивали на этом в конце 1861 года. Здоровье его в ту пору было изрядно расстроено пятилетними литературными занятиями. Необходима была, как считали доктора, поездка в Алжир, чтобы восстановить под лучами африканского солнца слегка подпорченные легкие. Пришлось ехать, несмотря на то, что в день отъезда из Парижа он получил известие о принятии театром «Одеон» его первой пьесы.
Направляясь в Алжир, Доде, которому шел тогда всего лишь 21 год, по пути заехал в родной Ним. И здесь неожиданно для себя обрел необычайного попутчика. Вместе с ним решил отправиться в путешествие его сорокалетний кузен Рейно. Это был коренной житель Нима, мечтатель и фантазер. Любимым его писателем был Джеймс Фенимор Купер, запах пороха он ценил больше всех ароматов земли, из деревьев безоговорочно предпочитал баобаб и тайком мечтал походить на Вильгельма Телля. Словом, это был живой прототип будущего Тартарена. Следует добавить, что он, как и бесстрашный тарасконец, помимо любви ко всякого рода описаниям путешествий, был страстным охотником за фуражками и обладал такой силой, что земляки вполне серьезно утверждали, будто у него «двойные мускулы». Кузен Рейно жил в беленьком домике с зелеными ставнями. Впереди был разбит садик, сзади – балкон,
А теперь, полагаясь на привычку А. Доде пользоваться живыми прототипами, писать «с натуры», представим себе внешний вид достославного кузена Рейно. О его «двойных мускулах» уже упоминалось, об отважной и пылкой душе, бредившей битвами, грандиозной охотой и подвигами свидетельствовало редчайшее собрание оружия, о его внешности говорится так: «человек лет сорока – сорока пяти, низенький, толстый, коренастый, краснолицый, в жилете и фланелевых кальсонах, с густой, коротко подстриженной бородкой и горящими глазами». Таков был кузен Рейно, таким станет и великий, бесстрашный Тартарен. Сходство внешнее Рейно-Тартарен (впрочем, не только внешнее) на страницах будущего романа, оказалось, видимо, настолько близким, что не на шутку оскорбило нимского кузена, и у него вышла из-за этого с писателем крупная ссора. Еще бы! Не очень приятно, когда каждый мальчишка при встрече с тобой начинает пронзительно вопить: Тартарен! Тартарен! Прозвище прилипло к бедному кузену Рейно, что доставляло ему немало горьких минут. Впрочем, это произошло значительно позже, несколько лет спустя после возвращения обоих кузенов из путешествия по Алжиру. А пока что им предстояло туда съездить.
Ветер дальних странствий
И вот в один из ноябрьских дней 1861 года Доде и Рейно отправились охотиться на львов в Алжир, тогдашнюю французскую колонию. Видимо, уговорил его на это Рейно, голова которого была забита всевозможными книгами об охоте и охотниках. Не давал ему покоя и ветер дальних странствий, что шелестел в ветвях его баобаба. Как бы то ни было, кузен Рейно решил воспользоваться поездкой Доде и составить ему компанию.
Что касается Доде, то, по правде говоря, предстоящая охота на грозных хищников не очень его прельщала. Изучать нравы и жизнь колонии, бедственное положение населения этой страны, некогда называемой житницей римлян, в этом видел он одну из целей поездки. Смешно было ехать охотиться на львов, ему, всю жизнь страдающему близорукостью. Внутренне он противился затее своего кузена. Но так уж устроено воображение провансальцев – «оно загорается мгновенно, словно трут, даже в семь часов утра». Уроженец Прованса, Доде тоже был немного Тартареном, во всяком случае по части воображения. Стоило ему вступить в марсельской гавани на палубу красавца пакетбота «Зуав», как он вообразил, что истребит всех зверей в Алжире.
Кузены-путешественники являли собой красочное зрелище: головы венчали огромные огненные шапки-шешьи, талии перетянуты красными поясами, из-за которых грозно торчали огромные охотничьи ножи, на плече – ружья, у пояса – патронташи, револьверы в кобуре. Не то корсары, не то какие-то воинственные турки. Можно представить, какой страх охватывал встречных. Впрочем, страх ли? Наши путешественники действительно находились в центре внимания, на них пялили глаза, но испуга в них не было видно. Скорее наоборот, на двух вооруженных до зубов охотников глазели с удивлением и любопытством. И ему, признавался Доде, стало стыдно: а что, если здесь нет никаких львов?
Сомнения (перешедшие почти в уверенность) в том, что напрасно ждать встречи с грозным хищником, не мешали, однако, Доде надеяться на это. С наступлением ночи не раз он трепетал, стоя на коленях под олеандровым кустом и вглядывался, с очками на носу, в окружающий мрак. «В воздухе высоко взвились ястребы, шакалы бродили вокруг меня и я чувствовал, что ствол моего ружья дрожит, ударяясь о рукоятку охотничьего ножа, воткнутого в землю», – вспоминал писатель в «Истории моих книг». Доде наделит Тартарена этим страхом, этой дрожью перед встречей с царем зверей.